Генералъ и докторъ уходятъ первые, маіоръ и полковникъ останавливаются въ дверяхъ. Бёнчъ говоритъ Мэк-Гиртеру:

— Маіоръ, вы дѣйствуете какъ другъ генерала? Какъ это непріятно! Бэйнисъ сказалъ мнѣ такія вещи, какихъ я не могу перенести; а я знаю его слишкомъ хорошо и не могу ожидать чтобы онъ извинился!

— Онъ сказалъ мнѣ, Бёнчъ, такія вещи, какихъ я не перенесу отъ пятидесяти родственниковъ! заворчалъ маіоръ.

— Такъ вы не будете его секундантомъ?

— Я хочу послать къ нему моего секунданта. Пригласить меня въ себѣ въ домъ — и оскорбить Эмили и меня, когда мы пріѣхали — ей-богу у меня кровь кипитъ! Оскорбить насъ послѣ того, какъ мы цѣлыя сутки тряслись въ дилижансѣ и говорить, что насъ не приглашали! А сами прожили у насъ четыре мѣсяца въ Думдунѣ — дѣти были больны чортъ знаетъ чѣмъ — они уѣхали въ Европу, а вамъ пришлось заплатить доктору; а теперь…

Въ эту минуту дверь, у которой они стояли, отворилась — на эту площадку выходили три двери — и вышла молодая дѣвушка очень блѣдная и грустная, съ волосами распущенными по плечамъ, волосами прежде всегда висѣвшими въ богатыхъ локонахъ, но, вѣроятію, распустившимися отъ слёзъ.

— Это вы, дядя Мэкъ? Я узнала вашъ голосъ и тётушкинъ, сказала дѣвушка.

— Да, это я, Шарлотта, сказалъ дядя Мэкъ.

И, смотря на круглое личико, столь исполненное печали, дядя Мэкъ смягчился и обнялъ дѣвушку, говоря:

— Что съ тобою, моя милая?

Онъ совершенно забылъ, что намѣренъ завтра застрѣлить, ея отца.

— Какія у тебя горячія руки? прибавилъ онъ.

— Дядя, дядя! сказала она быстрымъ лихорадочнымъ шопотомъ: — я знаю, что вы пріѣхали за мной. Я слышала, какъ папа говорилъ съ вами, а мама и тётушка Эмили говорили совсѣмъ громко! Но если я и уѣду… я… я никогда не буду любить никого, кромѣ его!

— Кого, моя милая?

— Филиппа, дядюшка.

— Да, такъ и слѣдуетъ! сказалъ маіоръ.

Бѣдная дѣвушка, слышавшая съ своей постели ссору сестёръ, маіора, полковника, генерала, истерически вскрикнула и упала на руки дяди, смѣясь и рыдая въ одно и то жe время.

Это, разумѣется, вызвало мущинъ и дамъ изъ смежной комнаты.

— Это къ чему ты такъ себя дурачишь? заворчала мистриссъ Бэйнисъ.

— Ей-богу, Элиза, это уже черезчуръ! сказалъ генералъ совершенно побѣлѣвъ.

— Элиза, ты жестока! закричала мистриссъ Мэк-Гиртеръ.

— Она такова! вскрикнула мистриссъ Бёнчъ съ верхней площадки, гдѣ собрались другія жилицы, смотрѣвшія на эту семейную ссору.

Элиза Бэйнисъ догадалась, что она зашла слишкомъ далеко. Бѣдная Шарлотта была почти безъ памяти въ эту минуту и дико кричала:

— Никогда! никогда!

Вдругъ молодой человѣкъ съ бѣлокурыми волосами, съ рыжими усами, съ свирѣпыми глазами является и вскрикиваетъ:

— Что это? Я здѣсь, Шарлотта, Шарлотта!

Кто этотъ молодой человѣкъ? Мы только сейчасъ видѣли его прогуливающимся по Элисейскимъ Полямъ и спрятавшимся за дерево, когда полковникъ Бёнчъ пошолъ за своимъ секундантомъ, потомъ молодой человѣкъ видитъ, какъ фіакръ Мэк-Гиртера подъѣхалъ къ дому, потомъ онъ ждалъ и ждалъ, смотря на то верхнее окно, за которымъ, какъ вамъ извѣстно, его возлюбленная не отдыхала, потомъ, онъ видѣлъ, какъ пріѣхали Бёнчъ и дикторь Мартенъ, потомъ онъ прошолъ въ калитку сада и слышалъ, какъ ссорились мистриссъ Мэкъ и мистриссъ Бэйнисъ, потомъ изъ передней; гдѣ продолжалась баталія, раздался пронзительный, страшный смѣхъ и вопль бѣдной Шарлотты — и Филиппъ Фирминъ, влетѣлъ, какъ бомба, въ семейный кругъ сражавшихся и кричавшихъ.