Если бы она продолжала стоять молча перед ним, вероятно, что минуту спустя они были бы в объятиях друг друга, но она тоже заблаговременно подготовилась к этой встрече и потому должна была отравить эти первые золотые минуты свидания горькими словами признания и раскаяния.
– Я все погубила, все! – продолжала она. – Но, Отто, будь снисходителен и выслушай меня! Я не оправдываться хочу, я хочу сознаться перед тобой в моей вине и в моих заблуждениях! Жизнь дала мне такой жестокий урок; у меня теперь было достаточно времени, чтобы одуматься, чтобы отдать себе отчет во всем, и теперь я все вижу перед собой в другом свете. Я была слепа, слепа, как крот! Свое настоящее, истинное счастье я выпустила из рук; я безрассудно отбросила его от себя и жила одними призраками; но когда мои мечты разрушились, я пожертвовала тобой, предала тебя ради этих призраков. Когда я думала, что я убила человека… – Тут она перевела дух и затем добавила: – Ведь я думала, Отто, что я убила Гондремарка. – И она густо покраснела при этом. – Тогда я поняла, что я осталась одна, как ты предсказывал, и тогда я почувствовала всю горечь этого одиночества.
Упоминание имени Гондремарка пробудило великодушие принца, и он выступил защитником жены против нее самой.
– И всему этому виной я! – воскликнул он. – Мой долг был оставаться подле тебя вопреки всему; любимый или нелюбимый, я все же оставался твоим мужем, твоим естественным охранителем и защитником. Но я был трус, прятавшийся от неприятностей, обид и оскорблений моего чувства и моего самолюбия; я предпочел удалиться, вместо того чтобы противиться; мне казалось, что легче поддаться, чем сопротивляться! Я не умел, я не мог завоевывать любовь, как это делают другие, я ждал и желал, чтобы мне ее подарили, как дарят гостинцы или цветы, но я любил! Всей душой любил! А теперь, когда это наше игрушечное государство, когда наше княжество пало, главным образом по причине моей неспособности и неумения княжить, а затем из-за твоей неопытности в делах управления государством, теперь, когда мы оба встретились здесь, на большой дороге, оба бездомные и неимущие, уже не владетельный принц и не владетельная принцесса, а просто мужчина и женщина, просто муж и жена, умоляю тебя, забудь мою слабохарактерность и положись на мою любовь! Доверься моей любви!.. Но бога ради, не истолковывай ложно мои слова! – вдруг воскликнул он, видя, что Серафина раскрыла рот, желая что-то сказать или возразить, и при этом он движением руки поспешил остановить ее. – Не думай, – продолжал он, – что я навязываю тебе мою любовь! О нет, моя любовь к тебе уже не та, что была прежде, она совершенно переродилась. Она чиста и свободна от всяких супружеских притязаний; она ничего больше не требует, ни на что не надеется, ничего не желает взамен; ты смело можешь теперь забыть о той роли, в которой я казался тебе столь неприятным, и принять без колебаний и недоверия ту чисто братскую привязанность, которую я предлагаю тебе.
– Ты слишком великодушен, Отто! – сказала молодая женщина. – Я знаю, что я потеряла право на твою любовь, и принять от тебя такую жертву я не могу. Лучше оставь меня. Иди своей дорогой и предоставь меня моей судьбе!..
– О нет! – воскликнул Отто. – Прежде всего нам следует покинуть это сорочье гнездо, в которое я тебя привез! К этому меня обязывает моя честь. Я только что сказал, что мы теперь бедны и бездомны, но нет! Невдалеке отсюда у меня есть собственная ферма, и туда я отведу тебя; там ты будешь в полной безопасности. Теперь, когда не стало принца Отто, быть может, охотнику Отто выпадет на долю больше счастья! Скажи мне, Серафина, что ты меня прощаешь, и в доказательство давай займемся вместе тем, что для обоих нас в данный момент всего важнее, то есть планом нашего бегства из этой страны. |