Но прежде чем сэр Джон успел договорить, он вынужден был отбиваться от принца, который в порыве нервного возбуждения теребил его, добиваясь ответа на невысказанные еще им вопросы, касающиеся его жены.

– Сэр Джон, что с ней? Где моя жена?.. Что сталось с принцессой?.. Ах, боже мой! Боже мой!

– Успокойтесь, ваше высочество, принцесса здесь, на этой дороге, ведущей в Фельзенбург. Я оставил ее всего каких-нибудь двадцать минут назад, там, внизу, в начале подъема, – отвечал, задыхаясь, англичанин, которому Отто не давал времени перевести дух. И едва только он успел выговорить эти слова, как очутился один, удивленный и недоумевающий. Принц несся со всех ног под гору, бегом, как маленький мальчик, несся почти с такой же бешеной быстротой, как мадам фон Розен на своем коне.

Баронет постоял некоторое время, глядя ему вслед, покачал головой и умиленно улыбнулся.

Глава 4

В лесу

Между тем как принц продолжал бежать все так же быстро вперед, как в первый момент, его сердце, рвавшееся навстречу жене с неудержимой силой в первые минуты, теперь начинало мало-помалу как бы замедлять свое рвение, словно какое-то сомнение сдерживало и подкашивало его сердечный порыв. Не то чтобы в нем утихла жалость к постигшему ее несчастью или умерло страстное желание увидеть ее, нет! Но воскресшее в его памяти воспоминание о ее неумолимой, жестокой холодности по отношению к нему пробудило в нем его обычное недоверие к себе, эту присущую ему трогательную скромность, которая так часто мешала ему в жизни и которая была вызвана врожденным чувством крайней деликатности. Если бы он дал сэру Джону время рассказать ему все, если бы он знал хотя бы только то, что Серафина спешила в Фельзенбург к нему, он, вероятно, кинулся бы к ней с распростертыми объятиями; но теперь ему опять уже стало казаться, что он проявляет по отношению к жене непозволительную навязчивость, что он как будто неделикатно пользуется ее несчастьем и в момент ее падения навязывает ей свою любовь и ласки, которыми она пренебрегла в то время, когда была на вершине благополучия. И при мысли об этом болезненная рана, нанесенная его самолюбию, начинала кровоточить и причиняла ему жестокие страдания. И снова в нем начинал разгораться гнев, находивший себе выражение в побуждениях враждебного великодушия. Он, конечно, простит ей все, он даже поможет ей чем только в силах, спасет и укроет ее от врагов, постарается утешить эту не любящую его женщину, как бы постарался утешить и успокоить и всякую другую женщину в таком положении, но сделает все это с полной сдержанностью, со строгим самоотречением, заставив замолчать свое сердце, щадя и уважая в ней, в Серафине, ее отсутствие любви к нему, как он пощадил бы невинность ребенка.

И вот когда Отто наконец обогнул один из выступов дороги и увидел на некотором расстоянии от себя Серафину, то первой его мыслью было уверить ее в чистоте своих намерений. Он тотчас же замедлил шаги, а затем остановился и ждал ее. Она же, радостно вскрикнув, побежала к нему, но, увидев, что он остановился, она тоже остановилась, в свою очередь смущенная своими угрызениями, и затем медленно и с виноватым видом стала приближаться к тому месту, где он стоял.

– Отто, – сказала она, – я погубила все!

– Серафина! – чуть не с рыданием вырвалось у него; но при этом он не тронулся с места, отчасти потому, что его удерживало принятое им решение, отчасти же потому, что он был поражен ее измученным, растерзанным видом, поражен до того, что утратил на мгновение всякую способность соображать.