– А сейчас ты что думаешь?

– Я никогда не стала бы встречаться с кем попало без разбора, но если нашелся бы кто‑то, кто стоил бы того, чтобы с ним встречаться… Нельзя же связать свою жизнь с человеком, о котором тебе толком ничего не известно.

– Я в свое время поступил именно так.

– И чем это обернулось? О, прости, Эд! Но ты ведь сам начал.

– Ага, – буркнул я, с трудом переведя дыхание.

– Но я раньше тоже думала совсем по‑другому! Что‑то во мне изменилось…

Мы разговаривали довольно бессвязно. С паузами и перерывами, к тому же мы все время продолжали работать. Я успел проглотить три куска пиццы. Луиза тоже вполне успела бы сразиться со своей совестью, проиграть сражение и съесть хотя бы ломтик. Но только она не притронулась к еде. Пицца лежала прямо перед ней, а она и не взглянула на нее, даже не понюхала. Для Луизы что‑то невероятное!

Полушутя, полусерьезно я сказал:

– У меня родилась теория. Много лет назад ты подавила свое стремление к любви любовью к еде. Или же наоборот, все мы грешные подавляем аппетит стремлением к любви, а тебя чаша сия миновала.

– И таблетка положила этому конец? – Луиза задумчиво уставилась на пиццу. Яснее ясного, что еда утратила свою магическую власть над ней. – О чем я и толкую. Никогда раньше я не могла играть с пиццей в гляделки.

– Ее оливковые глаза оказывались сильнее твоих.

– Они гипнотизировали меня.

– Хорошей шлюхе нужно сохранять форму. – Я пожалел о сказанном, не успев закрыть рот. – Тут не было ничего смешного – извини.

– Пустяки…

Она взяла поднос со свечами, вставленными в красные стеклянные вазочки, и начала их разносить. В полумраке бара она двигалась легко и грациозно, чуть покачивая бедрами, когда огибала острые углы столиков.

Я причинил ей боль. Но она ведь достаточно давно знает меня и должна была бы усвоить, что я болен недержанием речи…

Со своей стороны, я видел ее достаточно часто и должен был бы усвоить, что она красива. Но никогда еще она, по‑моему, не достигала этого впечатления с такой подкупающей простотой.

Она вернулась обратно, по пути зажигая свечи. Поставив, наконец, поднос на место, она перегнулась через стойку и сказала:

– Это ты меня извини. Но мне не до шуток. Я же ничего не знаю точно.

– Перестань волноваться. Что бы «монах» ни дал тебе, он хотел тебе помочь.

– Я люблю тебя.

– Что?

– Я люблю тебя.

– А я тебя. – Я так редко произносил эти слова, что они застряли у меня в горле, как будто я лгал, хотя говорил я чистую правду. – Выходи за меня замуж, Луиза. Нет, не качай головой. Я хочу жениться на тебе.

Теперь я снизил голос до шепота. И вымученным шепотом она мне ответила:

– Нет, пока я не выясню, что именно я приняла, я за тебя не выйду. Я не могу доверять себе, пока не узнаю точно.

– И я тоже, – неохотно проронил я. – Но мы не можем и ждать. У нас нет времени.

– Почему?

– Ах, да, ты же не слышала. Лет через десять, а то и скорее, «монахи», чего доброго, взорвут наше Солнце. – Луиза ничего не сказала, только на лбу у нее собрались морщинки. – Все зависит от того, как долго они торгуются. Даже если мы не сумеем построить им пусковой лазер, мы можем убедить их подождать. Их торговым экспедициям приходилось иной раз ждать по…

– О, боже мой! Так ты всерьез! Из‑за этого вы с Биллом и поцапались?

– Да.

Луиза вздрогнула. Даже в сумраке бара было видно, как она побледнела. А потом поступила совсем странно.