– Но ты же их сделал!

– Не понимаю, – повторил он. – Я ни с кем ничего не делал. Каждый человек несет свою смерть в себе. Разговаривайте, не буду мешать, – добавил он и ушел.

– Что это с ним? – озадаченно спросил Артист. – Разве я ляпнул что‑то не то?

– Он повернут к нам доброй стороной души, – тем же вечером сказала мне Ольга. – Не завидую тому, к кому он повернется злой стороной. У меня почему‑то такое чувство, что там – ад.

У меня было такое же чувство.

* * *

Я уже привык к тому, что Калмыков говорит только то, что считает нужным сказать. Продолжение расспросов, даже в самой осторожной форме, делала его бесстрастность холодной, готовой перейти во враждебность. Но на этот раз я не намерен был отступаться.

– Послушай, – сказал я ему. – Я не лезу к тебе в душу. Ты не хочешь знать, что рассказал мне генерал Лазарев. Твое право, хотя он рассказал много такого, о чем ты не знаешь. Но сейчас я задаю вопросы по делу. Ты хочешь понять, что с тобой произошло?

– Да.

– Так помогай, а не строй из себя сфинкса! В конце концов тебе это нужно гораздо больше, чем нам!

– Зачем это нужно вам?

– Не знаю, – честно ответил я. – Мы не привыкли бросать своих в беде.

– Я для тебя не свой, – бесстрастно, отчужденно, почти высокомерно сказал он.

И это его высокомерие меня взбеленило.

– Ты все сказал? Тогда послушай меня. Док полгода не отходил от тебя. Он вытащил тебя с того света. Ты стал для него своим. А значит, и для нас. Но мы не навязываемся. Ты сказал: каждый человек несет в себе свою смерть. А я тебе другое скажу: каждый человек несет в себе свою жизнь. И не только свою. Когда ты гробишь себя, ты предаешь всех, кто с тобой связан. Ты предаешь свою жену. Ты предаешь своего сына. Помни об этом. А теперь можешь встать и уйти. И делать что хочешь.

Он встал. Но не ушел. Постоял у окна, глядя на оловянный блеск Чесны и желтую полегшую осоку по берегам, и вернулся к столу. Положил на старые доски столешницы большие сильные руки, посмотрел на них так, будто это были не его руки, а какой‑то предмет неизвестного назначения. Сухо кивнул:

– Что ты хочешь узнать?

Вообще‑то я хотел узнать, зачем к нему в колонию приезжал президент Народного банка Буров собственной персоной, но понял, что сейчас можно задать вопрос гораздо более важный. И я его задал:

– Ты намерен убить Мамаева?

– Да, – сказал он, ничуть не удивившись, откуда я это знаю.

– Почему?

– Контракт.

– С кем?

– Неважно.

– Ладно, не говори. Я и так знаю. Давай с начала. Когда к тебе приезжал этот человек? – показал я на экран, где в нелепой позе, с занесенной над ступенькой длинной журавлиной ногой, застыл президент Народного банка.

– Полгода назад. Он прилетел в лагерь на вертолете. Меня дернули из промзоны к начальнику колонии. Когда меня привели, начальник вышел. Он сказал, что прилетел из Москвы, чтобы поговорить со мной.

– О чем?

– Он сказал, что будет амнистия, и он меня вытащит.

– Он представился?

– Нет. Сказал, что тот, кто подставил меня, подставил и его. Поэтому он заинтересован, чтобы я вышел.

– Что еще он сказал?

– Он показал мне документы. В одном было написано, что преимущественное право распоряжаться квартирой Галины имеет банк «ЕвроАз».

– Это банк Мамаева, – подсказал я.

– Знаю. И в любой момент квартиру у нее могут забрать или заставить выплачивать семьдесят тысяч долларов.