– Она вернулась – из‑за того, что обнаружила фрагмент старинного исторического документа, где упоминалось об этом месте.

– Ностальгия замучила?

– Нет, гораздо интереснее. В документе указывалось, что мы прекратим все свои дела примерно в данный период времени.

– Как это? Указывалось открытым текстом?

– Нет. Возможно, это говорилось на другой странице. Так ведь обычно и бывает с обрывками исторических документов.

– Но, разумеется, там не говорилось ни слова о том, что именно станется с самим менялой?

– Ты прав.

Я неторопливо потянулся и привлек ее к себе.

– Ну и что нам теперь делать?

– Ждать, наблюдать и постараться по мере сил защитить его, – сказала Глория. – Жаль, что я так мало о тебе знаю! – В ответ я поцеловал ее.

Через некоторое время, когда она лежала, распростертая, на спине, а я смотрел ей в лицо, мне вдруг вспомнилось одно стихотворение, написанное мною в далекой юности. Я стал читать вслух:

И не похожа ты ни на кого другого…

Когда тебя перед собою вижу, то никого вокруг не замечаю.

Близки мы, нет меж нами места ни для цветов, ни для закатов, ни для луны, что в воду заглянула, ни для чужих нескромных взоров.

Твой запах, вкус, твои прикосновенья ни с чем в душе моей сравненья не находят, когда жар тела твоего мое испепеляет тело и слышу песнь я, что без звуков льется.

Мы разные с тобою… Но какие б солнца, луны, цветы, и воды, и глаза чужие нас ни окружали, ключом к любви – загадке вечной с тобой, мой друг, мы будем оба.

Глория изумленно уставилась на меня и промолвила:

– Никогда раньше не слышала английского перевода этих стихов!

– Какого перевода? Это же мои стихи!

– Это знаменитый образец любовной лирики восьмого тысячелетия пангалактической эры! Ты никак не мог написать ее, дорогой.

– А по‑моему, все‑таки написал.

– Даже если бы ты там в это время и оказался, все равно такое тебе не под силу. Охотники не пишут лирических стихов!

Я покачал головой и улыбнулся.

– Кто знает? – сказал я. – Я, например, в этом совсем не уверен. А теперь поцелуй меня, Глория.

Много часов спустя в нашу дверь кто‑то начал осторожно царапаться. Я встал и отпер ее.

Передо мной стоял Адам в костюме для отдыха и с улыбкой на лице.

– Альф, – сказал он, – не мог бы ты нас выпустить? Оденься, пожалуйста, спустись вниз и включи на минутку Рубильник, а мы выйдем. Мы с Пранди хотим отправиться куда‑нибудь подальше. Ненадолго. Выпустишь нас, а потом можешь снова выключить Рубильник и продолжать спать.

– О чем разговор! – бодро сказал я, подбирая с пола штаны, встряхивая их и пытаясь с ходу впрыгнуть в обе штанины сразу. Это мой любимый трюк. Если честно, зрители у меня при его исполнении бывали крайне редко.

Адам внимательно следил за моими телодвижениями. Потом мы некоторое время смотрели друг на друга.

– Весьма впечатляет, – сказал он. – Никогда раньше не видел, чтобы так штаны надевали!

– А на тот вопрос, что таится у тебя в глазах, я сразу отвечу «нет»,

– быстро сказал я. – Это умение не продается! Я слишком много времени потратил, чтобы научиться выполнять этот трюк, – тогда как должен был бы вовсю грызть гранит науки!

Затем я спустился с ним вниз, поздоровался с Пранди и спросил:

– Э‑э, а как долго вы планируете отсутствовать? Я, собственно, к чему клоню? Ты ведь небось хочешь, чтобы лавка все это время была открыта?

– Ну разумеется! – ответил Адам. – И тебе, черт побери, придется все‑таки включить Рубильник и выйти в поток времени – хотя бы для того, чтобы вернуть нас назад.