– Она говорила мне, что невиновна, – сказал я. – Не было ни смягчающих, ни отягчающих обстоятельств, никаких неуловимых границ между убийством и массовым убийством – ничего. Невиновна.

Куцко тяжело вздохнул.

– Джилид, я хочу кое‑что тебе рассказать тебе. Две вещи. Первое: когда она говорила с тобой, то верила, что умрёт через неделю или две, ну и рассчитывала, что ты станешь ей другом в течение этого времени. – Он пожал плечами. – Но то, что ты верхом на белом коне помчишься сломя голову спасать её – этого она никак не ожидала.

В его словах, как и в тоне, каким это говорилось, чувствовалось дружеская ответственность: размышления вслух и радость от того, что она хоть с кем‑то  захотела поговорить, отправляясь во Внешний Предел.

– Ты намерен обвинить её в том, что она не встретилась с тобой? – спросил я. – Особенно, зная твоё состояние, в котором ты пребываешь до сих пор? Не хочешь ли обвинить меня в том, что я предпочитаю честность лжи? – вопросом на вопрос ответил я.

Он удивленно поднял брови вверх.

– Ах, вот оно что? Ну, тогда, всё в порядке, я, по крайней мере, с тобой честен. Значит так: во‑первых, она думала, что через две недели покинет этот свет, во‑вторых, ты хотел убедиться, что она – невиновна.

– Если считаешь, что мне хотелось дать ей возможность усомниться…

– Да ладно уж, кончай, – перебил он меня. – Я ведь и сам был там, ты что, забыл? Даже такой тугодум, как я, смог заметить, как ты места себе не находил от мысли, что даже Смотритель иногда может свалиться в дерьмо, а уж она, как я понимаю, вполне могла туда сорваться. А насчет того, что она говорила тебе – так это именно то, что ты желал услышать.

Я вздохнул, и мой гнев отозвался болью сердечной: и что желал услышать?! После злобы и ненависти Айкмана, его параноидальной ненависти, всех подозрений и обвинений, обрушившихся на нас по милости Патри, вдруг выяснилось, что я также был способен на предвзятость мнения и сознательную слепоту, как и любой другой. Где‑то внутри, глубоко‑глубоко, я действительно считал, что мы, Смотрители, – она и я – действительно, в чем‑то отличались от остальной части человечества – я ведь вырос в том окружении, где это считалось непреложным фактом, это на протяжении очень многих лет являлось для меня мощным подспорьем в той обстановке, в которой я оказался, получив доступ в окружение лорда Келси‑Рамоса с его полнейшим бездушием и бездуховностью.

А вот теперь мне довелось узнать про себя и нечто другое: я являл собой ещё один пример обычного сознательного самоослепления.

– Дело не в Каландре, – пытался я разъяснить Куцко, качая головой. – А в том, что… – беспомощно разводил я руками в попытках подобрать подходящие слова. – Что всё оказалось далеко не таким, каким должно было быть.

Он странно посмотрел на меня.

– Мы установили контакт с неизвестным видом живых существ, нам удалось избежать войны, Каландра получила возможность повторного судебного разбирательства. Каким же это, по‑твоему, должно было быть?

– Ты не поймешь.

– Объясни.

Я вздохнул.

– Вся вина на мне, Миха. Я лгал, изворачивался, злоупотреблял людским доверием направо и налево – практически полностью отошёл от своих собственных моральных установок, так было в отношениях с Каландрой и в ситуации с захватчиками.

– А что же ты хотел?

– Ты главного не хочешь понять, – с горечью выпалил я.