|
И раньше приходилось сталкиваться с ненавистью: Смотрители, оказавшиеся за пределами своих поселений, встречались с ней в нынешние времена. До того, как на сцену вышли Аарон Валаам Дар Мопин и те, кто был с ним, нас едва терпели. Теперь же, спустя два десятилетия, отношение к нам дошло до критической точки. Ненависть была разная: бессознательная, пугавшая и даже унаследованная, но та, что исповедовал Айкман, была иного рода – холодная, почти на уровне интеллекта, содержавшая в себе намного меньше тех типичных черт, что присущи человеческой ненависти.
Бог одарил человека интеллектом, как однажды выразился один из моих учителей, а грехопадение – предрассудками. И не было в нем силы опаснее этих двух начал, встретившихся вместе. Рэндон первым нарушил хрупкое молчание. – Я, кажется, припоминаю, мистер Айкман, – произнес он, подбирая слова, – что одним из основополагающих постулатов Догматов Патри было искоренение религиозной дискриминации как в самом Патри, так и во всех колонизированных мирах будущего. Не думаю, что эти постулаты аннулированы. Прозвучало достаточно вызывающе, но без эмоций, скрывавшихся за ними. Окажись здесь отец Рэндона, я это знал, он мгновенно рассвирепел бы при таком открытом проявлении дискриминации, но мировоззрение сына воспитывалось на иных ценностях. Для него я – не человеческое существо, а скорее инструмент, всего‑навсего полезное орудие. И тем не менее, в данном случае он воспользовался всё‑таки моей человеческой сущностью, чтобы записать на свой счет несколько победных очков в той психологической игре, в которую он вовлек Айкмана. А его особенно провоцировать и не требовалось. – У нас большое число эмигрантов из Бриджуэя, – бросился он в яростную контратаку. –Они еще не забыли, чего почти удалось добиться Дар Мопину. И те из нас, кто остался, тоже не забыли. – Это случилось более двадцати лет назад, – холодно возразил Рэндон. – Мистеру Бенедару шел всего лишь одиннадцатый год, когда осуществлялся пресловутый эксперимент Дар Мопина с теократией. – Я не ставлю в вину его возраст, – осторожность брала верх над его злостью: он будто прозрел, представив, кем был тот молодой человек, с которым он спорил во все тяжкие. – Я не отвечаю и за концепцию вины и совиновности, а лишь констатирую имеющие место факты. – В таком случае, мне кажется, не нужно забывать наиболее существенные из этих фактов, мистер Айкман, – отпарировал Рэндон. – Я в ответе за этого человека… А «Группа Карильон» – соответственно за «Эйч‑ти‑ай». И это значит, что я принимаю решения во время этого рейса. Плотно сжатые губы Айкмана плохо скрывали его стиснутые в ярости зубы, и на долю секунды мне показалось, что его ненависть переключилась на Рэндона… – Простите, мистер Келси‑Рамос, – опередил я Айкмана и, не давая ему высказаться сгоряча, о чем бы пришлось впоследствии сожалеть, произнес: – Если вы не возражаете, я проведу сегодняшний вечер здесь и, по возможности, высплюсь в условиях настоящей гравитации. Рэндон искоса взглянул на меня, я уловил одобрение. Он сумел бы настоять на своем, демонстрируя свою власть остальным. А теперь ему было проще всего принять мой отказ и свести конфликт на нет. – Да, знаю… Вы никогда не высыпаетесь на корабле, – медленно произнес он. Его внимание снова переключилось на Айкмана и Де Монта, сидевших с таким видом, будто неведомая сила выдернула у них ковер из‑под ног. Выдернула… Ничего не скажешь. Мне эта мысль пришлась по душе, хотя я не привык радоваться любым незавидным положениям, в котором оказывались люди. – Джентльмены, – оживился Рэндон, – таким образом, мы остались втроём. |
