|
Я понимаю, что я еще не излечен, но я не претендую на полное излечение. Ну, выдались больные! - один лучше другого. Людмила Афанасьевна насупилась, вот когда она сердилась: - Что вообще вы говорите? Вы - нормальный человек или нет? - Людмила Афанасьевна, -спокойно отвел Костоглотов большой рукой, -дискуссия о нормальности и ненормальности современного человека завела бы нас очень далеко... Я сердечно вам благодарен, что вы меня привели в такое приятное состояние. Теперь я хочу в нем немножечко пожить. А что будет от дальнейшего лечения - я не знаю. - По мере того, как он это говорил, у Людмилы Афанасьевны выворачивалась в нетерпении и возмущении нижняя губа. У Гангарт задергались брови, глаза ее переходили с одного на другую, ей хотелось вмешаться и смягчить. Олимпиада Владиславовна смотрела на бунтаря надменно. - Одним словом, я не хотел бы платить слишком большую цену сейчас за надежду пожить когда-нибудь. Я хочу положиться на защитные силы организма... - Вы со своими защитными силами организма к нам в клинику на четвереньках приползли! - резко отповедала Донцова и поднялась с его кровати. - Вы даже не понимаете, чем вы играете! Я с вами и разговаривать не буду! Она взмахнула рукой по-мужски и отвернулась к Азовкину, но Костоглотов с подтянутыми по одеялу коленями смотрел непримиримо, как черный пес: - А я, Людмила Афанасьевна, прошу вас поговорить! Вас, может быть, интересует эксперимент, чем это кончится, а мне хочется пожить покойно. Хоть годик. Вот и все. - Хорошо, - бросила Донцова через плечо. - Вас вызовут. Раздосадованная, она смотрела на Азовкина, еще никак не переключаясь на новый голос и новое лицо. Азовкин не вставал. Он сидел, держась за живот. Он поднял только голову навстречу врачам. Его губы не были сведены в один рот, а каждая губа выражала свое отдельное страдание. В его глазах не было никакого чувства, кроме мольбы - мольбы к глухим о помощи. - Ну, что, Коля? Ну как? - Людмила Афанасьевна обняла его с плеча на плечо. - Пло-хо, - ответил он тихо, одним ртом, стараясь не выталкивать грудью воздух, потому что всякий толчок легкими сразу же отдавался к животу на опухоль. Полгода назад он шел с лопатой через плечо во главе комсомольского воскресника и пел во всю глотку - а сейчас даже о боли своей не мог рассказать громче шепота. - Ну, давай, Коля, вместе подумаем, - так же тихо говорила Донцова. - Может быть, ты устал от лечения? Может быть, тебе больничная обстановка надоела? Надоела? - Да... - Ты ведь здешний. Может, дома отдохнешь? Хочешь?.. Выпишем тебя на месяц-на полтора? - А потом... примете?.. - Ну, конечно, примем. Ты ж теперь наш. Отдохнешь от уколов. Вместо этого купишь в аптеке лекарство и будешь класть под язык три раза в день. - Синэстрол?.. - Да. Донцова и Гангарт не знали: все эти месяцы Азовкин фанатично вымаливал у каждой заступающей сестры, у каждого ночного дежурного врача лишнее снотворное, лишнее болеутоляющее, всякий лишний порошок и таблетку кроме тех, которыми его кормили и кололи по назначению. Этим запасом лекарств, набитой матерчатой сумочкой, Азовкин готовил себе спасение вот на этот день, когда врачи откажутся от него. |
