|
- Отдохнуть тебе надо, Коленька... Отдохнуть... Было очень тихо в палате, и тем слышней, как Русанов вздохнул, выдвинул голову из рук и объявил: - Я уступаю, доктор. Колите! 5 Как это называется? - расстроена? угнетена? - какой-то невидимый, но плотный тяжелый туман входит в грудь, а все наше облегает и сдавливает к середине. И мы чувствуем только это сжатие, эту муть, не сразу даже понимаем, что именно нас так утеснило. Вот это чувствовала Вера Корнильевна, кончая обход и спускаясь вместе с Донцовой по лестнице. Ей было очень нехорошо. В таких случаях помогает вслушаться и разобраться: отчего это все? И выставить что-то в заслон. Вот что было: была боязнь за маму - так звали между собой Людмилу Афанасьевну три ее ординатора-лучевика. Мамой она приходилась им и по возрасту - им всем близ тридцати, а ей под пятьдесят; и по тому особенному рвению, с которым натаскивала их на работу: она сама была старательна до въедливости и хотела, чтоб ту же старательность и въедливость усвоили все три "дочери"; она была из последних, еще охватывающих и рентгенодиагностику и рентгенотерапию, и вопреки направлению времени и дроблению знаний, добивалась, чтоб ее ординаторы тоже удержали обе. Не было секрета, который она таила бы для себя и не поделилась. И когда Вера Гангарт то в одном, то в другом оказывалась живей и острей ее, то "мама" только радовалась. Вера работала у нее уже восемь лет, от самого института - и вся сила, которую она в себе теперь чувствовала, сила вытягивать умоляющих людей из запахнувшей их смерти, - вся произошла от Людмилы Афанасьевны. Этот Русанов мог причинить "маме" тягучие неприятности. Мудрено голову приставить, а срубить немудрено. Да если бы только один Русанов! Это мог сделать любой больной с ожесточенным сердцем. Ведь всякая травля, однажды кликнутая, - она не лежит, она бежит. Это - не след по воде, это борозда по памяти. Можно ее потом заглаживать, песочком засыпать, - но крикни опять кто-нибудь хоть спьяну: "бей врачей!" или "бей инженеров!" - и палки уже при руках. Клочки подозрений остались там и сям, проносятся. Совсем недавно лежал в их клинике по поводу опухоли желудка шофер МГБ. Он был хирургический, Вера Корнильевна не имела к нему никакого отношения, но как-то дежурила ночью и делала вечерний обход. Он жаловался на плохой сон. Она назначила ему бромурал, но узнав от сестры, что мелка расфасовка, сказала: "Дайте ему два порошка сразу!" Больной взял, Вера Корнильевна даже не заметила особенного его взгляда. И так бы не узналось, но лаборантка их клиники была этому шоферу соседка по квартире, и навещала его в палате. Она прибежала к Вере Корнильевне взволнованная: шофер не выпил порошков (почему два сразу?), он не спал ночь, а теперь выспрашивал лаборантку: "Почему ее фамилия Гангарт? Расскажи о ней поподробней. Она отравить меня хотела. Надо ею заняться." И несколько недель Вера Корнильевна ждала, что ею займутся. И все эти недели она должна была неуклонно, неошибочно и даже со вдохновением ставить диагнозы, безупречно отмерять дозы лечения и взглядом и улыбкой подбодрять больных, попавших в этот пресловутый раковый круг, и от каждого ожидать взгляда: "А ты не отравительница?" Вот еще что сегодня было особенно тяжело на обходе: что Костоглотов, один из самых успешливых больных и к которому Вера Корнильевна была особенно почему-то добра, - Костоглотов именно так и спросил "маму", подозревая какой-то злой эксперимент над собой. |
