|
А случай никак не подвертывается! Решил я тогда Виктора на помощь мобилизовать. Пришел он, я и говорю ему: - Если придет к нам сегодня Александра Евгеньевна чай пить, дается тебе следующее боевое задание: выйди за чем-нибудь из комнаты и свали в какой-нибудь гостиной горку или этажерку. Словом, разбей что-нибудь. Погромче, с шумом, с криком... Я на тебя тоже напущусь. А ты винись, оправдывайся... И смотри, держи язык за зубами, будто сам напроказил. Виктор чудо парень был: все поймет и лишнего не спрашивает. Попозже заходит к нам Александра Евгеньевна. - Я к вам в гости, - говорит. - Не прогоните? - Милости прошу к нашему шалашу, - говорю. - Чайник вот-вот закипит. Берется она по обыкновению хозяйничать, заваривает чай из брусничного листа, разливает по чашкам, я из угольев печеную картошку выгребаю, все идет честь честью. - Хорошо бы немножко дровишек подбросить, - говорю. - Слетай-ка, Виктор, в коридор, там щепки в углу лежат, принеси. Виктор стремглав убегает, и дальше все разыгрывается как по нотам. В комнату доносится шум, грохот и крик Виктора, что-то звенит и бьется, и я вижу, как Александра Евгеньевна даже в лице меняется. - Что там такое случилось? - восклицает она и выбегает из комнаты. А я тем временем свой чай быстро выливаю в пузырек, ставлю пузырек под кровать, выполаскиваю чашку, наливаю себе свежего чая и затем бегу следом за старухой. Вижу - постарался Виктор. Валяется на полу этажерка, а вокруг нее черепков видимо-невидимо. Старуха стоит бледная, в лице ни кровинки, губы трясутся. - Боже мой! - бормочет она. - Что он наделал? Ведь это наполеоновский фарфор. Вы посмотрите... Поднимает она черепки, показывает мне вензель. Я ее утешаю, и, надо отдать ей справедливость, старуха быстро берет себя в руки и уж не знаю, как там внутри, но внешне успокаивается. - Что ж, - говорит, - потерянного не вернешь, попробую завтра склеить что можно, а пока идемте чай пить, остынет. Вернулись мы в комнату. - Чай-то остыл, - говорю, - не переменить ли? - Когда чай не очень горячий - полезнее, - говорит старуха. - И потом я вам сахару, Иван Николаевич, положила, жалко выбрасывать. - Ну, если сахар положили, жалко, - соглашаюсь и пью свой несладкий чай и закусываю его печеной картошкой. - Слышали? - спрашиваю я старуху. - На днях диверсанты пытались охтенские заводы взорвать. - Какой ужас! - говорит Борецкая. - Могли ведь люди погибнуть... - Ну, они людей не жалеют, - говорю я. - На то они и белогвардейцы. - И оборачиваюсь к Виктору. - Верно? Но Виктор, хоть и не по своей воле посуду побил, однако, вижу, смущается, собрался раньше времени уходить, а я его не задерживаю: уйдет, думаю, легче мне без него комедию играть. |
