– И о чем она говорила в этот приезд?

– Мы смотрели, как человек идет по Луне. Нил Армстронг. Линда была в таком воодушевлении, уверяла, что это означает начало новой эры, но я не знаю, так это или нет. Не отходили от телевизора до четвертого часа ночи.

– Что‑нибудь еще?

– Простите. Больше ничего особенного не запомнилось, кроме высадки на Луне. Умер кто‑то из ее любимых рок‑музыкантов, и она хотела узнать, посвятят ли «Роллинг Стоунз» бесплатный концерт его памяти. В Гайд‑парке. Я имею в виду лондонский Гайд‑парк. И еще я помню, как она говорила про войну. Про Вьетнам. О том, как это безнравственно. Она вечно говорила про войну. Я пыталась ей объяснить, что иногда войны приходится вести, но она этого совершенно не принимала. Для нее всякая война была злом. Слышали бы вы, как Линда спорила об этом с отцом, – он во время войны служил во флоте, уже в самом конце.

– Но вы сказали, что Линда очень любила отца?

– О да. Не поймите меня неправильно. Я же не говорю, что они во всем друг с другом соглашались. Я хочу сказать, он пытался ее как‑то дисциплинировать, напускался на нее, если она приходила домой немыслимо поздно, но она была сущее наказание. Иногда они ссорились как кошка с собакой, но все равно они друг друга обожали.

Чедвику все это было знакомо, и он погрустнел. Понятно же, что не все дети такие, не все доставляют родителям столько горя. Может быть, он выбрал неверный подход к Ивонне? А как поступить? Он чувствовал, что из него получается никудышный отец, но, если не запирать дочь в ее комнате, что же остается делать? Когда Ивонна начинала толковать о порочности войны, он всегда чувствовал, что внутри у него все сжимается, он даже не мог поспорить с ней, опасаясь выйти из себя, сорваться и сказать что‑то, о чем потом будет жалеть. Что она знает про войну? Что это зло? Да. Необходимое? Ну а как иначе остановить таких, как Гитлер? Про Вьетнам он знал мало, но предполагал, что американцы вошли туда по серьезным причинам, и при виде всех этих буйных длинноволосых юнцов, сжигающих флаг и скандирующих антивоенные лозунги, кровь у него закипала.

– А что вы знаете о ее дружке, Дональде Хьюзе?

– Что вас интересует?

– Это он отец ребенка?

– Полагаю, что да. То есть так сказала Линда, а я, мне кажется, знаю ее достаточно и могу утверждать, что она не… не какая‑то потаскушка.

– Какого вы о нем мнения?

– Мне кажется, он нормальный парень. Но ничего особенного. Хьюзы – явно не самая богатая семья в наших местах, но и не самая бедная. Бедняжку Эйлин Хьюз не в чем винить: ей пришлось поднимать шестерых детей, и в основном – одной. Она старается как может.

– Вы не знаете, поддерживал ли Дональд какие‑то отношения с Линдой, после того как она ушла из дома?

– Очень сомневаюсь. Он стал куда реже с ней видеться, как только узнал, что она беременна. Когда родился ребенок, он какое‑то время был просто воплощением заботы, говорил, что им надо пожениться и оставить мальчика у себя, что это будет неправильно, если они отдадут его ребенка на усыновление. Так он выражался. Его ребенка.

– А что говорила Линда?

– Она дала ему отставку.

– Вы не знаете, досаждал ли он ей после этого?

– Не думаю. Она никогда об этом не говорила, вообще ни разу не упоминала ни о нем, ни о ребенке.

– И он даже ни разу не заезжал к вам спросить о ней?

– Всего один раз, недели через три после ее отъезда. Хотел узнать ее адрес.

– Что вы ему ответили?

– Что адреса я не знаю.