– Ты же знаешь, что в Нью-Йорке сейчас за полночь?

Мэрилин бросает взгляд на часы на прикроватном столике. В Калифорнии семь минут десятого.

– Боже. Я об этом даже не подумала. Мне перезвонить?

– Все нормально. Я рада, что ты позвонила. У меня тут небольшая проблема, и я совсем не против. Сделать. Перерыв.

У Мэрилин невольно округляются глаза, когда Элла с нажимом произносит последние несколько слов. Они адресованы не ей, а кому-то, кто продолжает бубнить на фоне.

– Чем я могу помочь? – Раздражение в нежном голосе Эллы утихает.

– Да-да… Прости, я волнуюсь. Надо было сразу сказать, зачем я звоню. – Мэрилин выпрямляет ноги и скрещивает их заново, пытаясь подобрать слова. У нее сосет под ложечкой, совсем как на пробах.

– Незачем волноваться, – говорит Элла. – Сколько можно играть друг с другом в кошки-мышки? Давно пора было встретиться или хотя бы поболтать по телефону.

Мэрилин делает еще один глубокий, медленный вдох. Это не так-то просто. Ее буквально распирает от желания поделиться с Эллой хорошими новостями.

– Да, – соглашается она, стараясь дышать помедленней.

– У тебя все хорошо?

– Да, говорю же, просто волнуюсь. Нужно себя перебороть, верно? В общем, помнишь, я просила тебя позаниматься со мной пением для роли в фильме «Джентльмены предпочитают блондинок»?

– М-м?

Из трубки по-прежнему доносятся посторонние звуки, и Элла, кажется, думает о чем-то другом. Мэрилин рассчитывала на приватную беседу, чтобы поговорить с Эллой о пении более откровенно, чем в переписке.

– Вы не могли бы пойти куда-то еще? Я говорю по телефону. – Элла делает паузу. – Ты тоже, Джорджиана.

Ах, Джорджиана. Та самая кузина, которая любезно ответила на первое письмо Мэрилин.

– Мэрилин… Можно я буду так тебя называть? – спрашивает Элла, когда шум затихает.

Мэрилин приободряется. Вот теперь-то они точно смогут поговорить.

– Да, конечно.

– Мэрилин, ты же не будешь снова просить меня позаниматься с тобой? Я не могу этого сделать. Я никому не даю уроков.

– Да, да, конечно. Хотя мне интересно почему. Ты никогда об этом не говорила.

На некоторое время воцаряется молчание, и Мэрилин волнуется, не прервалась ли связь.

– Потому что я самоучка, – говорит Элла задумчиво. – За всю жизнь я не взяла ни единого урока. Я научилась благодаря постоянной практике. Пение звучит из моего сердца. Там я нахожу свой голос. По крайней мере, так я всем говорю.

Мэрилин поражена. Она была уверена, что Элла с ее выдающимися вокальными данными и удивительным талантом потратила кучу времени на обучение. С другой стороны, в глубине души она, наверное, догадывалась, что талант Эллы – от Бога.

– Ничего себе. Я все время беру разные уроки. А тебе все дается само собой?

– Ну, у моей семьи не было на это денег. Я обходилась тем, что имела. В детстве я много слушала. Больше всего мне нравились сестры Босвелл. Однажды мама выручила пару лишних долларов и купила для меня одну из их пластинок. Я просто влюбилась в Конни Босвелл. Днями напролет распевала ее песни, пока совсем не посадила голос.

– О, я знаю, каково это – расти в бедности. Было время, когда я жила на хлебе и воде. И тоже самостоятельно упражнялась в актерском мастерстве.