Это меня сильно встревожило. Что бы это могло значить? я никак не мог обяснить себе и оставался в тревожном состоянии. Однако я шутками отделался от Пикльсона, и простившись, посоветовал ему истратить завещанное на укрепление здоровья и продолжать быть защитником своей религии. К утру я подкараулил неизвестнаго молодаго человека. Он был хорошо одет и не дурен собою. Он шлялся очень близко повозок, посматривая на них, как будто ему поручено было караулить их, и вскоре после восхода солнца повернулся и ушел. Я окликнул его, но он не вздрогнул, не оглянулся назад, словом, не обратил на мой оклик ни малейшаго внимания.

   Часа через два мы выехали из Ланкастера и отправились до дороге к Кардэйлу. На следующее утро, пред восходом солнца, я вздумал посмотреть, не тут ли неизвестный молодой человек? Его не было. Но на следующее затем утро я снова выглянул из повозки и увидел его. Я опять закричал ему, но, как и прежде, он не показал ни малейшаго признака, что мой оклик сколько нибудь его потревожил. Это подало мне мысль, следуя которой, я подстерегал его разными способами и в разныя времена, до тех пор, пока не убедился, что неизвестный молодой человек был глух и нем.

   Такое открытие окончательно всполошило меня, потому что мне было известно, что часть заведения, где находилась Софи, назначалась также для молодых людей мужескаго пола (иные были довольно богаты), и тогда я подумал: ну что, если Софи неравнодушна к нему? что тогда будет со мною, и что выйдет из всех моих трудов и замыслов?-- Надеясь,-- не могу не признаться в моем эгоизме,-- что Софи не будет к нему благосклонна, я стал присматривать. Совершенно случайно мне пришлось быть свидетелем их свидания на открытом воздухе; я видел их из-за сосны, чего вовсе они не подозревали. Встреча была очень трогательна для всех троих. Я понимал каждый слог происходившаго между ними разговора так хорошо, как и они сами. Я слушал глазами, которые сделались так же быстры и верны в глухонемых разговорах, как мои уши в разговоре людей говорящих. Он отправлялся в Китай, в качестве конторщика купеческой конторы, на место, которое занимал прежде отец его. Он был в состоянии прилично содержать жену, и ему хотелось, чтобы она вышла за него и отправилась с ним. Софи решительно отказала. Он спросил ее: неужели она его не любит?-- Да, она любила его горячо, страстно, но не могла обмануть надежд ея дорогаго, добраго, благороднаго, и не знаю ужь еще какого, отца (то есть меня, дешеваго Джека, в камзоле с рукавами), что она не покинет его, да благословит его Бог, хотя бы сердце ея и изсохло в ней. Тут она горько заплакала, и это заставило меня решиться.

   Пока мои мысли были в неопределенном состоянии касательно расположения Софи к молодому человеку, я страшно сердился на Пикльсона. Мне часто приходило в голову: если бы не этот слабоумный великан, мне бы не пришлось ни душой, ни головой безпокоиться на счет молодаго человека. Но узнав, что Софи любит его, увидев, как она проливала слезы по нем,-- что было делать? Я тут же в мыслях примирился с Пикльсоном и решился быть справедливым ко всем.

   Софи уже оставила молодаго человека, а мне, чтобы оправиться, требовалось несколько минут. Молодой человек, с закрытым рукою лицом, стоял, прислонясь к другой сосне, которых тут была целая группа. Я дотронулся до его спины. Подняв голову и увидев меня, он сказал на языке глухонемых:-- не сердитесь!

   -- Да я и не сержусь, мой милый. Я вам друг. Пойдемте со мною.

   Я оставил его у нижней ступени моей походной библиотеки, а сам забрался на верх.