– Вы можете сократить нашу разлуку, – произнесла с усмешкой. – Если соберете оставшуюся сумму быстрее. Вас подвезти?

– Не стоит, – обиделся Моцарт. – Нам в разные стороны. Понадобится кого‑нибудь прооперировать – звоните. Не хотелось бы, чтобы это были вы.

– Спасибо, – распахнула она дверцу «пежо» и, кивнув ему на прощанье, укатила.

«Неприступных женщин не бывает. Зато бывают такие, которых не хочется брать приступом, – подытожил Моцарт результат этой встречи, но тут же пожалел фиктивную жену: – Пусть остается Алоизией. В конце концов, старшая Вебер тоже отказала Амадеусу – хоть в этом‑то они похожи!»

Если бы реабилитированной в прозвище супруге все‑таки случилось попасть к нему на стол, он несомненно включил бы для нее арию «Меня предчувствие тревожит», написанную для Анны Готлиб, – о тщетности любви и невозможности их совместного счастья.

Маленький «фольксваген‑гольф» 1987 года выпуска уже отремонтировали – кирпичная краска, сменившая фиолетовую, оказалась ему вполне «к лицу»; новенькая фара на месте выковырянной хулиганами сверкала никелированным ободком; двигатель заводился с полуоборота.

Ремонт обошелся в пять сотен, но это нисколько не расстроило Моцарта: непредусмотренная сотня легко покрывалась из статьи расходов на продукты. Рассчитавшись с механиком, он выехал с площадки и покатил по Ленинскому проспекту в центр.

Тяжкий камень неоплаченных долгов свалился с его сердца, и Моцарт весело подумал, что, окажись ему опять пережить все, что он пережил в эти трое суток, он согласился бы не раздумывая. Остановившись у супермаркета, он закупил продуктов, выбирая все самое качественное и в таком количестве, чтобы не выходить на улицу еще три дня, после чего отправился к Вере в редакцию.

– Мадам! Если работа мешает жить, нужно бросать работу! – весело провозгласил с порога.

Она сидела в редакционной комнате одна и сосредоточенно тыкала пальцем в клавиши компьютера. Его появление удивило ее и обрадовало, но правила игры предусматривали демонстрацию озабоченности.

– Я тут, понимаешь, локти кусаю, – последовал выговор, – с ума схожу, а он сияет, как надраенный пятак!

Моцарт положил перед нею плитку ее любимой «Лакты» и ответил на поцелуй.

– То состояние, о котором ты говоришь, по части психиатров. Карета внизу, могу подбросить в Кащенко.

Шутливое «карета» на секунду вернуло его к посланию Графа. Он поймал себя на мысли, что раньше это понятие употреблял только в период своей работы на «скорой».

«…Я МОГ БЫ ДОСТАВИТЬ ВАС В СВОЕЙ КАРЕТЕ…»

– Через полчаса, любимый, – не отрываясь от экрана, принялась Вера за шоколад. – Посидишь?.. В восемь отдаю материал выпускающему – и вся твоя. Ой!.. У тебя все в порядке? – спохватилась она вдруг, напечатав строку, и подозрительно посмотрела на него поверх очков.

– Видишь – живой. И пациент недавний тоже.

– Откуда это тебе известно?

О деньгах Моцарт решил ничего не говорить, но письмо многозначительно извлек из кармана и протянул ей, справедливо полагая, что коль скоро он все равно посвятил ее в эту криминальную историю, то пусть и над ее головой больше не висит дамоклов меч угрозы.

– Что это?

– Свидетельство о присвоении мне титула графского лекаря.

Вера развернула лист и посмотрела на Моцарта.

– Не можешь без приколов? – улыбнулась. – Не очень порядочно по отношению к женщине, которая на ночь глядя мчалась в Дмитров с парой украденных у собственного отчима туфель.