— Давайте не будем излишне мистифицировать, — сказал Тимоти. — Это просто тоска влюбленной женщины по реальному мужчине, которого она видит на противоположном берегу моря.

— Мне показалось, вы сказали, что это была река, — заметил я, и на лице Дженни появилась провокационная улыбка:

— Когда ты разлучена со своим мужчиной, то даже ручеек становится рекой, а река превращается в море.

Песни столь захватили меня, что, решив на следующий день разузнать о них побольше, я выяснил, что эта подборка считалась лучшей и исполнялась во многих странах. И как я пропустил ее! Но теперь, слушая ее в своей комнате в исполнении французской певицы, я понимал, что звучавшие в ней чувства были чужды мне: тоска молодой женщины по мужчине. Через некоторое время я вновь оказался перед дверью Тимоти с намерением поговорить с ним, но оттуда опять донеслась очаровательная музыка вперемешку с воркованием обитателей комнаты, и я вынужден был с горечью признать, что вход в нее для меня заказан.

В этот мрачный период я почти не покидал по вечерам своей комнаты, слушал «Песни Оверни» и представлял себе Дженни Соркин, выводившую эти очаровательные ноты, похожие на биение человеческого сердца, в то время как Тимоти управлялся со своим стадом на другом берегу ручья. И огромное желание, на какое только способно человеческое сердце, начинало переполнять меня. С приближением полуночи я чувствовал себя так одиноко, как никогда прежде.

Именно в этот момент своей жизни я стал сомневаться в полезности своего пребывания в Мекленберге. И как раз тогда Лукас Йодер нанес мне еще один удар ниже пояса. Правда, надо отдать ему должное, сделал он это неосознанно. Да и узнал я об этом совершенно случайно.

Однажды утром, вылетая из моего класса, Дженни Соркин остановилась и, едва переводя дыхание, воскликнула:

— Наконец-то я начинаю чувствовать себя профессиональным писателем.

— И что же вы почерпнули на моих занятиях такого, что вселяет в вас эту уверенность?

— Ваши занятия тут ни при чем, — сказала она. — Лукас Йодер берет нас с Тимоти на встречу со своим агентом мисс Крейн, которая, как говорят, лучший специалист в своем деле. Хотите верьте, хотите нет, но она может взять меня своим клиентом. Тимоти-то она точно возьмет, но мистер Йодер рекомендовал и меня тоже. — С этими словами она побежала разыскивать Тимоти.

Я видел, как Йодер подъехал на своем старом «бьюике», подобрал двоих моих студентов и направился в Нью-Йорк. Глядя им вслед, я чувствовал себя обокраденным. Две главные цели, которые я преследовал — научить их писать и добиться, чтобы они попали в руки хорошего редактора, — были достигнуты, и видеть теперь, как Йодер увозит их, чтобы решить проблему, с которой я мог справиться сам, было нестерпимо.

Во время весенних каникул, когда студенты разъехались по домам и в колледже, кроме меня, находились только секретари, рассылающие зачетные ведомости, мне представилась прекрасная возможность разобраться в той запутанной ситуации, в которой я находился. Это была явно черная полоса в моей жизни. И в личной жизни и в профессиональном плане все складывалось не так, как надо. Девлан умер, оставив меня без якоря. «Цистерна» тоже умерла, не оставив никаких надежд на то, что я когда-нибудь стану писателем. Вместо этого она поселила во мне страх, что критически я могу относиться только к работам других и никак не к своим. Это влекло за собой еще более пугающий вопрос: «А способен ли я вообще критически оценить свою жизнь?»

Я задал себе этот вопрос, прогуливаясь в сумерках по берегу Ванси, и он был сродни самоизбиению. Опустившись в полном замешательстве на одну из скамеек под деревьями, что росли вокруг озера, я сидел с опущенной головой, безвольно вытянув руки.