|
Трудно поверить, но за эти несколько лет ты сильно продвинулся вперед. - Рад твоим словам. Я тоже так думаю. Я основательно потрудился, иногда мне кажется, что раньше я был просто дилетантом. Работать по-настоящему я научился позже, но теперь я умею это делать. И все же достичь большего мне не дано. Написать лучше, чем вот это, я не смогу. - Понимаю. Ну, ты и так достаточно знаменит, даже на нашем старом пароходе, плывшем из Восточной Азии, я слышал разговоры о тебе и очень тобой гордился. Так какова же она на вкус, слава? Радует она тебя? - Я бы не сказал, что радует. Все это в порядке вещей. Есть два, три, четыре художника, которые значат больше и могут дать больше, чем я. К великим я себя никогда не причислял, и то, что говорят об этом литераторы, - полнейшая чепуха. Я вправе требовать, чтобы меня принимали всерьез, и если это происходит, я доволен. Все остальное - газетная слава или вопрос заработка. - Так-то оно так. Но кого ты имел в виду, когда говорил о великих? - Я имел в виду королей и князей живописи. Наш брат поднимается до генерала или министра, дальше - потолок. Видишь ли, все, что мы можем, - это прилежно трудиться и как можно серьезнее относиться к природе. А короли - это братья и товарищи природы, они играют с ней и могут творить там, где мы только подражаем. Но короли - штука редкая, они появляются не каждое столетие. Они прохаживались по мастерской. Подыскивая слова, художник напряженно смотрел себе под ноги, его друг шагал рядом и пытался заглянуть в изможденное, загорелое лицо Иоганна, на котором сильно выдавались скулы. У дверей, ведущих в соседнюю комнату, Отто остановился. - Открой-ка эту дверь, - попросил он, - и позволь мне взглянуть на комнаты. Ты угостишь меня сигарой? Верагут открыл дверь. Они прошли через комнату и осмотрели другие помещения. Буркхардт раскурил сигару. Он вошел в маленькую спальню друга, увидел его кровать, внимательно осмотрел несколько других скромно обставленных комнат, в которых повсюду валялись принадлежности живописца и курево. Вся обстановка была более чем скромная и говорила о труде и аскетизме - так, должно быть, выглядело жилище бедного, прилежного подмастерья. - Вот где, значит, ты устроился! - сухо сказал Отто. Но он видел и чувствовал все, что происходило здесь год за годом. С удовлетворением он замечал предметы, говорившие об увлечении хозяина спортом, гимнастикой, верховой ездой, но ему явно недоставало примет уюта, маленького комфорта и со вкусом обставленного досуга. Затем они вернулись в мастерскую. Вот, значит, где родились картины, занимающие на выставках и в художественных галереях самые почетные места, картины, за которые, не скупясь, платят золотом; они родились в этих комнатах, знающих только труд и самоотречение, лишенных даже намека на праздничность и праздность, в них не найдешь милых безделушек и мишуры, не почувствуешь запаха вина и цветов, не ощутишь присутствия женщины. |
