|
Говорил он так, словно поверял мысли, которые давно уже его мучили. - А эти художники нам малость не втирают очки? Я подумал... на днях... вот когда вы говорили... Просто пришло в голову... Мистер Парэм покосился на него. - Нет, - сказал он неторопливо и рассудительно, - не думаю, чтобы они втирали нам очки . - Последние слова он слегка подчеркнул, чуть-чуть, так что сэр Басси и не заметил. - Ладно, поглядим. Так странно начался этот странный день - день в обществе варвара. Но бесспорно, как выразился Себрайт Смит, этот варвар был "одним из наших завоевателей". От этого варвара нельзя просто отмахнуться. У него хватка бульдога. Мистер Парэм был застигнут врасплох. Чем дальше, тем больше он жалел, что не имел возможности заблаговременно подготовиться к навязанной ему беседе. Тогда он заранее подобрал бы картины и показал их в надлежащем порядке. А теперь пришлось действовать наудачу, и вместо того, чтобы вести бой за искусство, за его волшебство и величие, мистер Парэм оказался в положении полководца, вынужденного сражаться с врагом, который уже ворвался в его лагерь. Где уж тут излагать свои мысли стройно и последовательно. Насколько мог понять мистер Парэм по отрывочным и безграмотным речам сэра Басен, он был настроен пытливо и недоверчиво. Он оказался человеком крайне неразвитым, но обладал при этом недюжинным природным умом. Как видно, на него произвело впечатление, что все умные люди, люди со вкусом глубоко чтят имена великих живописцев, и он не понимал, почему их вознесли так высоко. И хотел, чтобы ему это объяснили. Его явно одолевало любопытство. Сегодня его занимали Микеланджело и Тициан. А завтра, быть может, он станет расспрашивать о Бетховене или Шекспире. Авторитеты не внушали ему никакого почтения, он их не признавал. О величии искусства с ним приходилось говорить так, словно оно не заслужило признания и восторгов многих поколений. Сэр Басси так уверенно и стремительно поднялся по лестнице Национальной галереи, что мистеру Парэму подумалось, уж не побывал ли он здесь раньше. Первым делом он направился к итальянцам. - Ну, вот и картины, - сказал он, проносясь по залам, и немного замедлил шаг лишь в самом большом. - Очень даже интересные и занятные. Почти все. Многие очень ярки. Могли бы быть и поярче, но глаз, по-моему, ни одна не режет. Эти ребята, видно, малевали в свое удовольствие. Все это так. Я бы не прочь понавешать их в Карфекс-хаусе, да и сам бы не отказался немного помахать кистью. Но когда меня начинают уверять, будто тут кроется что-то еще, и эдак молитвенно понижают голос, словно эти самые художники знают что-то особенное о царствии небесном и теперь открывают нам секрет, тут я вас не понимаю. Хоть убей, не понимаю. - Но посмотрите хотя бы на эту картину Франчески, - сказал мистер Парэм. - Какое очарование, какая нежность... она поистине божественна. - Очарование, нежность! Божественно! Да возьмите вы весенний день в Англии, или перышки на груди фазана, или краски на закате, или кувшин с цветами на окошке в утреннем свете. Уж, конечно, все это в сто раз очаровательней и нежней и все такое прочее, чем этот - этот маринованный хлам. - Маринованный! - Мистер Парэм был сбит с ног. - Ну, маринованная прелесть, - вызывающе сказал сэр Басси. - Маринованная красота, если угодно. |
