Наступило долгое молчание. Затем Боуэн сказал:

– Вполне возможный сценарий, боцман. Даже убедительный, если можно воспользоваться этим словом. Но невольно возникает один вопрос: почему вы считаете, что на нашем борту золото?

– Я не считаю, сэр. Я знаю. Несколько минут тому назад, когда мы все уселись пообедать, сестра Моррисон, присутствующая здесь, случайно обмолвилась, что обер‑лейтенант Клаусен в бреду постоянно повторяет одно и то же слово – Эдинбург. – Она сказала, что создается такое впечатление, будто это слово преследует его. Думаю, так и есть. Совсем недавно одна немецкая подводная лодка послала на дно крейсер «Эдинбург», возвращавшийся из России. На борту «Эдинбурга» было по крайней мере двадцать миллионов фунтов стерлингов в золотых слитках.

– Господи! – чуть слышно прошептал Боуэн.

– Все чертовски прекрасно увязывается, сэр. Клаусену вдолбили, что он не должен повторять ошибки своего чрезмерно старательного предшественника, который потопил «Эдинбург». В то же время это прекрасно объясняет – я имею в виду потопление «Эдинбурга» – всю ту таинственную возню относительно использования «Сан‑Андреаса». Любой крейсер, любой эсминец можно потопить. Но по Женевской конвенции топить госпитальные суда запрещается.

– Как я жалею о том, что не сказала об этом вам раньше, – произнесла Маргарет Моррисон. – Он произносил это слово с первого момента появления у нас. Мне следовало догадаться, что это может иметь какое‑то значение.

– Вам незачем корить себя, – сказал Маккиннон. – Почему какое‑то слово должно иметь для вас значение? Люди в бреду говорят всё, что угодно. Даже если б мы узнали об этом раньше, разницы не было бы никакой. Важно то, что оно стало нам известно не слишком поздно. По крайней мере, я надеюсь, что не слишком. Если есть какие‑то укоры, то они должны быть в мой адрес. Я хоть знал о том, что произошло с «Эдинбургом». Не думаю, что другим было это известно.

– Выходит, это было все заранее подстроено, да? – заметил Джемисон. – Теперь понятно, почему ни вам, ни мистеру Кеннету они не разрешили посмотреть, что происходит за брезентом, когда в судне за делывали пробоину на боку. Они просто не хотели, что вы видели, как они заменяют вынимаемый балласт балластом другого типа. Вы, наверное, знаете, как выглядел первоначальный балласт?

– Вообще‑то, нет. Думаю, что и мистер Кеннет тоже.

– А русским этого не было известно, и они решили не рисковать. Я даже уверен, что они покрасили бруски золота в тот же самый цвет, что был у первоначального балласта, хотя размеры и формы блоков и кирпичей из золота наверняка были другими. Вот почему на брезенте была надпись «Вход воспрещен». Все, что произошло с нами с того времени, можно объяснить наличием этого золота. – Джемисон помолчал, как бы не зная, продолжать или нет, наконец кивнул головой, как будто он принял решение. – А вам не кажется, боцман, что поведение Маккриммона не совсем объяснимо?

– Нет, не кажется. Он же двойной агент.

– Чёрт! – Джемисон даже сморщился от досады. – я надеялся, что хоть раз мне удастся первым придти к решению проблемы.

В истории шпионажа, – продолжал Маккиннон, – полно двойных агентов. Маккриммон – один из них. Его основным хозяином и, безусловно, настоящим является Германия. Мы можем выяснить, а может быть, и нет, как немцам удалось внедрить его в русскую разведку, но это им удалось. Вне всякого сомнения, взрыв в балластном пространстве был сделан им по указанию русских, что было скорее в интересах Германии, нежели России.