– А я не знал, что вы служили в королевском флоте, боцман.

– Служил. Двадцать лет. Замаливал свои грехи.

– Все ясно. Кстати, вы высказали просто прекрасную мысль. Я первый её поддерживаю.

Они поднялись по покоробившемуся, но ещё вполне пригодному трапу на другую палубу. Боцман в одной руке держал бутылку рома, а в другой – несколько кружек. На этой палубе располагались каюты экипажа. Представившийся вид радости не вызывал. Трап S‑образно изогнулся, а палубу искривило так, что она стала волнообразной. В дальнем конце коридора работали две сварочные команды, которые пытались открыть покоробившуюся дверь. На коротком пространстве между основанием трапа и тем местом, где работали спасательные команды, было восемь дверей, четыре из которых болтались на петлях, а три были вскрыты с помощью сварочных аппаратов. Все помещения когда‑то были жилыми. В первых семи каютах были обнаружены двенадцать трупов, а в восьмой они увидели доктора Синклера, который, склонившись над распростёртой фигурой, делал инъекцию морфина. Человек был в полном сознании. Ни к кому не обращаясь конкретно, он матерился на весь свет.

– Как вы себя чувствуете, Чипс? – спросил боцман. Чипсом на судне звали Рафферти, корабельного плотника.

– Я умираю, – простонал он, но, как только он увидел бутылку рома в руке у боцмана, его настроение сразу же изменилось:

– Но я могу и быстро поправиться...

– Этот человек не умирает, – сказал доктор Синклер. – Ему слегка раздробило большую берцовую кость. Вот и всё. Никакого рома. Морфин и алкоголь только для тяжелобольных. Выпьет позднее. – Он выпрямился и попытался выдавить из себя улыбку. – Впрочем, боцман, если вы не возражаете, я бы выпил. Чувствую, что мне это просто необходимо.

По его напряжённому и побледневшему лицу было ясно, что выпить ему действительно необходимо. Никогда ещё доктору Синклеру за всю его короткую врачебную карьеру даже отдалённо не приходилось сталкиваться с тем, что он увидел ныне своими собственными глазами. Боцман налил довольно внушительную порцию доктору Синклеру, Паттерсону, себе, а затем передал бутылку с ромом и кружки сварщикам, а также двум санитарам, которые с несчастным видом стояли рядом, держа наготове носилки. При виде рома их настроение заметно улучшилось.

Палубой выше располагались офицерские каюты. Разрушения здесь тоже были серьёзными, но не столь ужасающими, как внизу. Паттерсон остановился у первой же каюты, к которой они подошли. Взрывом дверь снесло, а каюта выглядела, как будто по ней с кувалдой в руке прошёлся самый настоящий маньяк. Это была каюта старшего механика Паттерсона.

– Меня не очень‑то волнует, что происходит в машинном отделении, сэр, – сказал боцман, – но порою, похоже, это имеет и свои преимущества. – Он бросил взгляд на пустую, но столь же разрушенную каюту третьего механика, расположённую напротив. – По крайней мере, Ральсона здесь нет. Кстати, где он, сэр?

– Он мёртв.

– Мёртв, – медленно повторил боцман.

– Когда разорвались бомбы, он всё ещё был в матросском гальюне, исправляя замыкание.

– Мне чертовски жаль, сэр, – сказал боцман, которому было известно, что Ральсон был единственным близким другом Паттерсона на корабле.

– Да, – с отсутствующим взглядом произнёс Паттерсон. – У него остались молодая жена и двое деток. Совсем крошек.

Боцман покачал головой и заглянул в следующую каюту, которая принадлежала второму помощнику капитана.

– Мистера Ролингса тоже здесь нет.

– Да, нет и не может быть. Он – на мостике.

Боцман бросил взгляд на Паттерсона, затем отвернулся и направился в каюту капитана, располагавшуюся напротив.