– Да, сэр. И повернем на юго‑запад. Думаю, мне не нужно объяснять вам зачем.

– Ну, мне‑то вы могли бы сказать почему, – заметил доктор Сингх.

– Конечно, конечно. По двум причинам. Движение на юго‑запад означает, что ветер и волны будут бить прямо в корму. Это уменьшит качку, так что вам не придется одевать на своих пациентов смирительные рубашки или что‑то в этом роде. Конечно, судно будет рыскать, но немного, а потом мистер Паттерсон может уравновесить движение судна, если доведет его скорость до скорости волн. Другое преимущество заключается в том, что, двигаясь на юго‑запад, налететь на мель нам не грозит, так как в радиусе сотен миль нет никакой земли. Ну, а теперь простите меня, господа.

Боцман вышел, унося стекло и компас:

– Кажется, он ничего не упустил, – заметил доктор Сингх. – Он компетентный человек? Как вы считаете, мистер Паттерсон?

– Компетентный? Даже более того. Это, наверное, самый лучший боцман, с которым мне когда‑либо приходилось сталкиваться, а надо сказать, что плохих боцманов я пока что не видел. Если мы доберемся до Абердина, а с Маккинноном, я считаю, наши шансы весьма значительны, мне будет неприятно, если именно меня будут благодарить за это.

Боцман вернулся на мостик, который уже освещался двумя яркими дуговыми лампами, нашёл там Фергюсона и Керрана, которые были снабжены вполне достаточным количеством фанеры самой разнообразной конфигурации для сооружения скромной хижины. Чрезмерно тепло одевшиеся парни с трудом передвигались и напоминали собой больших неуклюжих медведей.

Боцман осторожно поставил толстое стекло в угол, причём сделал так, чтобы оно случайно не соскользнуло на палубу. Качка его не беспокоила, а вот скрежет и стон надстройки и периодические содрогания мостика волновали его больше.

– Керран, быстрее! К старшему механику Паттерсону. найдёте его в госпитале. Скажете ему: пусть запускает машины и разворачивает корабль либо по ветру, либо против него. Против лучше. Это значит, разворачивать нас будет прямо на правый борт. Передайте также, что надстройка может свалиться за борт в любую минуту.

Для человека, который обычно был тяжёл на подъём и медленно исполнял приказания, Керран проявил непостижимую прыть. Вполне возможно, что при экстремальных ситуациях он надёжный человек, но, скорее всего, он просто не желал ждать на мостике, когда тот исчезнет в водах Баренцева моря.

Фергюсон выплюнул изо рта оба конца шарфа.

– Ужасные условия работы, боцман. Просто невозможные. Любой это скажет. Вы не смотрели, какая температура?

Боцман бросил взгляд на настенный термометр, который был, пожалуй, единственным рабочим инструментом на мостике.

– Два градуса выше нуля, – ответил он.

– Ага. Два градуса. А по какой шкале? Если по Фаренгейту, то это означает тридцать градусов мороза. – Он многозначительно посмотрел на боцмана. – Вы когда‑нибудь слышали о коэффициенте резкости погоды, а?

– Да, Фергюсон, слышал, – едва сдерживаясь, ответил боцман.

– Если скорость ветра увеличивается на один узел, температура поверхности кожи падает на один градус. – У Фергюсона явно было что‑то на уме, а что касается боцмана, то он никогда не слышал о коэффициенте резкости погоды. – Скорость ветра примерно тридцать узлов. Это означает, что на этом мостике температура ниже шестидесяти градусов. Шестидесяти!

В этот самый момент корабль сильно качнуло, гигантская надстройка сильно заскрипела. Это даже был не скрип, а скрежет. Нетрудно себе представить, как под ударами бокового ветра металл отрывало от основания.

– Если вы хотите покинуть мостик, – сказал боцман, – я не могу приказать вам остаться.

– Только не надо меня стыдить, ладно? И, взывать к лучшим сторонам моей души.