– Это ты так относишься к сестре Моррисон?

– Ну, конечно. Именно её я называю львицей. И я сунул нос в её логово.

– Ты просто её не знаешь, Арчи. Она действительно чудесный человек. Мэгги – моя подруга. Нет, на самом деле.

– Мэгги?

– Так мы обращаемся к ней, когда не на работе. Она сейчас в соседней палате.

– Мэгги! Кто бы мог подумать! А я‑то считал, что она плохо к тебе относится, потому что она терпеть меня не может, и ей не нравится, когда я с тобой болтаю.

– Пустяки. Да, кстати, Арчи.

– Да?

– У львицы логова нет.

Боцман даже не соблаговолил ответить. Он прошёл в соседнюю палату.

Сестры Моррисон там не оказалось. Из восьми больных, похоже, только двое – Макгиган и Джонс – были в сознании. Боцман подошёл к их постелям – они были расположены напротив друг друга – и спросил:

– Ну, как дела, ребята?

– Прекрасно, боцман, – ответил Макгиган. – Нам совсем здесь делать нечего.

– Вы будете оставаться здесь до тех пор, пока вам не разрешат уйти.

Всего восемнадцать лет! Интересно, сколько времени пройдёт, прежде чем они забудут обезглавленного Ролингса, лежащего у штурвала? Только он подумал об этом, как в палату вошла сестра Моррисон.

– Добрый день, сестра Моррисон.

– Добрый день, мистер Маккиннон. Делаете обход, как я вижу?

Боцман почувствовал, как закипает, но сдержался, продолжая выглядеть задумчивым. Он, по всей видимости, не сознавал, что его задумчивость, при определённых обстоятельствах, вызывала у людей состояние тревоги.

– Я просто зашёл перекинуться с вами парой слов, сестра. – Он оглядел палату. – Н‑да, не очень‑то веселая у вас здесь компания.

– Я думаю, что сейчас не время и не место шуток, мистер Маккиннон.

Губы её не были сжаты, как это могло бы быть, слова были произнесены сквозь зубы.

Боцман несколько секунд смотрел на неё, достаточно долго, чтобы она стала проявлять признаки нетерпения. Подобно большинству людей, за исключением болтливого Джонни Холбрука, она считала боцмана весёлым, лёгким в общении человеком, на котором можно ездить верхом. Но одного взгляда на это холодное, жёсткое, суровое лицо было ей достаточно, чтобы понять, насколько сильно она ошиблась. Неприятное ощущение.

– Мне не до шуток, сестра, – медленно произнёс боцман. – Я только что похоронил пятнадцать человек. До этого мне пришлось всех их зашивать. A ещё до этого я вынужден был собирать их по кускам, затем хоронить. Что‑то, сестра, я вас не видел среди тех, кто был на похоронах.

Боцман прекрасно понимал, что ему не стоило разговаривать с ней таким образом, но то, что он пережил и испытал на себе, не могло не оказать него влияния. При нормальных обстоятельствах его было не так‑то просто спровоцировать, но ситуацию в которой он оказался, нормальной назвать было нельзя, а провоцирование было чересчур сильным.

– Я пришёл за толстым стеклом, которое используется в ваших тележках и из которого изготовлены ваши подносы. Оно мне крайне необходимо и отнюдь не для веселья. Или вам нужны какие‑то объяснения?

Она ничего не ответила, не стала с трагическим выражением лица опускаться в кресло, хвататься за грудь или в ужасе закрывать рукою рот.

Нет, ничего этого делать она не стала. Она просто побелела.

Боцман снял стеклянную поверхность со стола у постели Джонса, огляделся по сторонам в поисках подносов, ни одного не увидел, кивнул сестре Моррисон и вернулся в палату В. Джанет Магнуссон посмотрела на него в удивлении.

– Так ты ради этого приходил? – Боцман кивнул. – А Мэгги – сестра Моррисон – не возражала?

– Даже не пикнула.