|
Стефания, перехватывая его взгляды, смотрела на него с жалостью и состраданием. Марыня, неприятно этим пораженная, перегнулась через стол, желая его разговорить. - Вы недавно из Италии, расскажите же нам что-нибудь, - попросила она. - Ты, Стефа, никогда ведь там не бывала? - Нет, - ответила она, - но недавно прочла описание одного путешествия... хотя читать и видеть своими глазами - не одно и то же. И слегка покраснела, поняв, что почти выдала себя: читала об Италии, так как там был Завиловский. - Свирский уговорил меня и на Сицилию съездить, но там еще слишком жарко было. Туда надо бы сейчас, - сказал Завиловский. - Ах, кстати, - вспомнила Марыня. - Где же обещанные письма? Вы ведь через Свирского просили позволения писать мне о своих путевых впечатлениях, а я так и не получила ни строчки! Завиловский смутился и покраснел. - Я... не мог... - каким-то странным, неуверенным голосом возразил он. - Но скоро я опять начну писать... Свирский услыхал его и после завтрака подошел к Марыне. - Знаете, какое он впечатление производит? - сказал он, указывая глазами на Завиловского. - Сосуд драгоценный, но - разбитый. ГЛАВА LXVII Спустя несколько дней Свирский зашел к Поланецкому в контору осведомиться о здоровье Марыни и поболтать по душам. Но тот уже собрался уходить. - Не задерживайтесь из-за меня, - сказал Свирский, - можно по дороге поговорить. При таком ярком освещении, как сегодня, работать все равно невозможно, так что я вас провожу. - Я должен перед вами извиниться, но мы приглашены к Бигелям на обед, и это первый Марынин выход. Она, наверно, уже одета, но минут двадцать у меня есть. - В гости идет - значит, здорова. - Да, слава богу! - радостно отозвался Поланецкий. - А юный ария? - Тоже молодцом. - Счастливец вы! - сказал Свирский. - Будь у меня такой вот клоп, о жене уж и не говорю, я бы, кажется, колесом ходил. - Вы не представляете, до чего я его люблю... и с каждым днем все больше. Вот уж никак не ожидал. Ведь я, признаться, о дочке мечтал. - За чем же дело стало, будет и дочка! - сказал Свирский, прибавив: - Пойдемте, однако, вы ведь спешите. Поланецкий надел шубу, и они вышли на улицу. Был морозный, солнечный день. Мимо проносились сани, звеня бубенцами. Воротники у прохожих были подняты, над заиндевелыми усами вился пар. - Славный денек! То-то Марыня солнышку обрадуется! - На душе у вас хорошо, вот вас и радует все, - сказал Свирский, беря Поланецкого под руку. Но вдруг выпростал свою руку и заступил Поланецкому дорогу. - Известно ли вам, уважаемый, - спросил он таким тоном, словно собирался поссориться, - что ваша жена - красивейшая женщина Варшавы? Это я вам говорю, я! - И стукнул себя несколько раз в грудь кулаком, как бы в подтверждение. - Ба! - воскликнул Поланецкий. - Что - красивейшая! И лучшая, добрейшая притом. Однако пойдемте, а то холодно. Свирский снова взял его под руку. - И что я только пережил во время ее болезни, известно богу одному, - волнуясь, продолжал Поланецкий. - Лучше и не вспоминать... Ее выздоровление - настоящий подарок для меня. |
