|
Да, придется смириться. Горе, однако, - плохой врачеватель, а если еще сердце больное, все это могло кончиться трагичней, чем кто-либо из окружающих был в состоянии подозревать. Специалист из Мюнхена приехал и, проведя два дня в Райхенгалле, подтвердил диагноз местного врача. Пани Эмилию он постарался успокоить. А Поланецкому сказал: девочка может прожить - и месяцы, и годы, но жизнь ее всегда будет на волоске, готовом от самой малости оборваться, и велел неусыпно следить за ней, оберегая от любых волнений, приятных и неприятных. Литку окружили вниманием и лаской, охраняя от малейших волнений, но от самого большого, каким были для нее письма Марыни, не уберегли. Она ко всему теперь прислушивалась, и до ее чутких ушей дошли отголоски разговоров о новом письме из Кшеменя, полученном неделю спустя. И хотя оно, казалось, должно было рассеять ее опасения насчет “пана Стаха”, она страшно огорчилась. Пани Эмилия сначала не решалась показать это письмо Поланецкому. Но он ежедневно справлялся, нет ли вестей из Кшеменя, и, значит, пришлось бы лгать. Она же, напротив, чувствовала себя обязанной сказать правду, чтобы он знал, каких затруднений ожидать. На другой день вечером, уложив Литку спать, она сама завела об этом разговор. - Марыня очень расстроена тем, что вы продали закладную. - Что, пришло письмо? - Да. - Можно мне прочесть? - Нет, я сама вам прочту некоторые выдержки. Марыня просто подавлена. - Она знает, что я здесь? - Она, должно быть, до сих пор не получила моего письма, хотя странно, почему Машко, будучи у них, ей об этом не сказал. - Машко уехал раньше меня и точно не знал, поеду ли я в Райхенгалль. Тем более я сам перед отъездом говорил, что могу и передумать. Пани Эмилия пошла к бюро, принесла бювар, поправила лампу и, сев напротив Поланецкого, вынула из конверта письмо. - Видите ли, - сказала она, прежде чем приступить к чтению, - ее огорчает даже не сама продажа закладной, а как бы вам сказать... Она размечталась, все это приобрело для нее другой, значительный смысл... Да, вы ей причинили большое разочарование. - Никому другому я этого не сказал бы, - отозвался Поланецкий, - но вам признаюсь откровенно: большей глупости я в жизни не совершал, но ни за одну и не платился так жестоко. Она с сочувствием посмотрела на него своими добрыми бледно-голубыми глазами. - Бедный! Вы и в самом деле так увлечены Марыней? Я спрашиваю не из любопытства, а из расположения к вам... Чтобы помочь вам, хочется быть уверенной... - А знаете, что меня доконало? - с жаром перебил Поланецкий. - То, прошлое ее письмо. Она мне еще в Кшемене понравилась, когда мы познакомились. И я все думал о ней, говоря себе: “Такой славной, милой девушки мне еще встречать не доводилось! Вот о какой я мечтал!” Но что поделаешь! Я давно себе дал слово не быть размазней, своего не упускать. А когда человек поставит себе что-нибудь за правило, он уж от него не отступит, понимаете, хотя бы из самолюбия. И потом, в каждом из нас сидят как бы двое, и один критикует другого. Вот этот другой и стал меня убеждать: “Ничего из этого не выйдет! Все равно с отцом ее не уживешься”. Он и правда несносный субъект! И я решил поставить на этом крест. И продал закладную. |
