|
И продал закладную. Вот как было дело. Потом я заметил, что все время думаю о панне Плавицкой и не могу отвязаться от мысли: “Вот о ком ты мечтал!” И я понял, что сделал глупость. И пожалел об этом. А после того письма, когда мне стало ясно, что и с ее стороны что-то было, - что и она могла бы меня полюбить, стать моей женой, я почувствовал, что люблю. Право, я или с ума схожу, или это так! Когда у тебя самого разыгрывается фантазия, это одно, а вот если убедишься: и ты небезразличен, - это уже совсем другое! Вот почему письмо это меня доконало, я просто не знаю, что теперь делать! - Не стану читать вам все подряд, - помолчав, сказала пани Эмилия. - Вот тут она пишет: пробуждение после краткого сна было слишком неожиданным. Пан Машко, по ее словам, в денежных делах очень деликатен, хотя не скрывает, что преследует собственную выгоду. - Ей-богу, она выйдет за него! - Вы ее не знаете. О Кшемене она пишет вот что: “Папа хочет продать имение и поселиться в Варшаве. Ты знаешь, как люблю я Кшемень, как сроднилась с ним, но после всего происшедшего я сама усомнилась, не напрасно ли стараюсь. Последнюю попытку делаю отстоять этот милый моему сердцу уголок. Папа говорит, совесть ему не позволяет меня в деревне похоронить, но от сознания, что все это ради меня, только еще тяжелей. Какая ирония судьбы! Пан Машко предлагает папе три тысячи ежегодно до скончания дней и всю сумму сполна от продажи Магерувки. Он свою выгоду блюдет, это естественно, но если дело примет такой оборот, имение достанется ему почти задаром. Даже папа сказал: “В таком случае если я год проживу, то получу за имение три тысячи, - ведь Магерувка и так мне принадлежит”. На что Машко ответил: при теперешнем положении дел деньги за Магерувку все равно пойдут кредиторам, а на его условиях папа получит их наличными и может жить себе на здоровье хоть тридцать лет а то и больше. Это тоже верно. Я знаю, папу его предложение в принципе устраивает, но он хочет выторговать побольше. Во всем этом одно утешение: в Варшаве я буду чаще видеться с тобой и Литкой. Обеих вас люблю искренне, от души и знаю, что на вашу дружбу, по крайней мере, могу всегда рассчитывать”. Наступило молчание. - Ну что ж, - сказал Поланецкий, - я отнял у нее Кшемень, зато взамен послал жениха. Он и не подозревал, что Марыня почти теми же словами выразилась в письме, и пани Эмилия пропустила их единственно из жалости. Машко неприкрыто ухаживал за Марыней, когда Плавицкие в последний раз были в Варшаве, и теперь ей не требовалось особой проницательности, чтобы догадаться, зачем эта перекупка закладной и приезд в деревню. Вот откуда вся горечь, переполнявшая сердце Марыни, и глубокая ее обида на Поланецкого. - Надо непременно все это распутать, - сказала пани Эмилия. - Сам послал ей жениха! - повторил Поланецкий. - И не могу даже сказать в свое оправдание, что не знал о его намерениях. Пани Эмилия повертела письмо в своих тонких пальцах. - Так нельзя это оставить! - сказала она. - Я хотела соединить вас из симпатии к вам обоим, и ваше огорчение - лишь довод в пользу этого. Меня совесть замучит, если оставлю вас в беде. Не отчаивайтесь... Есть прекрасная французская пословица, - по-польски она звучит ужасно, - о том, что может женщина, если захочет. Так вот, я очень хочу вам помочь. Поланецкий схватил ее руку и поднес к губам. |
