|
Они с самого начала знали, что он приехал на несколько недель, и надеялись вскоре увидеться в Варшаве. В середине августа пани Эмилия тоже собиралась уезжать. А до конца месяца решила пожить вместе с Васковским в Зальцбурге и уже оттуда вернуться в Варшаву. Поланецкому она пообещала регулярно сообщать о здоровье Литки и написать Марыне, чтобы выяснить ее отношение к Машко. В день отъезда все трое приехали на вокзал проводить его. В вагоне он вдруг почувствовал, что ему жалко уезжать. Что-то еще ждет его в Варшаве, неизвестно, а тут, по крайней мере, самые близкие ему на свете люди. И, высунувшись из окна, он глядел в устремленные на него печальные Литкины глаза, на приветливое лицо пани Эмилии с ощущением, будто это его семья. И вновь его поразила необычайная красота молодой вдовы, ее до неправдоподобия изящное, ангельски доброе лицо и тонкая девичья фигура в черном платье. - Будьте здоровы, - говорила она, - пишите нам. Увидимся недели через три. - Через три... - откликнулся Поланецкий. - Непременно напишу. До свидания, Литуся! - До свидания! Передайте привет Эве и Иоасе! - Передам! - И он протянул руку в окно. - Не забывайте своего друга! - Не забудем! Не забудем! Хотите, закажем молебен и девять дней будем молиться за ваши успехи? - пошутила пани Эмилия. - Нет, спасибо! Я и так вам благодарен. До встречи, Васковский! Поезд тронулся. Пани Эмилия и Литка махали зонтиками, пока клубы дыма и пара, выпускаемые набиравшим скорость паровозом, не заслонили окно, в которое выглядывал Поланецкий. - Мама, а правда нужно помолиться за пана Стаха? - спросила Литка. - Правда, Литуся. Он так добр к нам. Надо попросить бога послать ему счастья. - А разве он несчастлив? - Нет... То есть... видишь ли, у всех свои огорчения. Есть они и у него. - Знаю, я слышала на Тумзее, - отозвалась девочка, прибавив тихонько: - Я помолюсь... Едва Литка их немного опередила, Васковский, который при всех своих достоинствах не умел держать язык за зубами, сказал пани Эмилии: - У него золотое сердце, и он вас обеих любит, как родной брат. Теперь, когда профессор подтвердил, что опасности нет, я могу все рассказать. Так вот, это Поланецкий его специально пригласил, так он испугался за девочку на Тумзее. - Так это он? - переспросила тронутая до слез пани Эмилия. - Вот видите, какой он человек! За это я добуду ему Марыню, - поспешила она добавить. Поланецкий тоже уезжал, преисполненный нежности и благодарности: в минуты невезения и уныния дружеское участие всегда особенно ценишь. Забившись в угол вагона и вспоминая пани Эмилию, он говорил себе: “Вот бы влюбиться в нее! С ней я обрел бы покой, уверенность в своем счастье! И цель была бы в жизни: знал бы, для кого тружусь, знал бы, что нужен кому-то, что существование мое имеет смысл. Она, правда, говорит, что никогда замуж не выйдет, но за меня... как знать. А у той при всех ее совершенствах, может быть, сердце черствое”. И вдруг спохватился, что о пани Эмилии может думать спокойно, а при мысли о той к горлу подступает томительное и сладостное волнение. К той влекло неудержимо. Только что пожимал он руку пани Эмилии и никакого трепета не испытывал, а при одном воспоминаний о теплой Марыниной ладони его до сих пор бросало в дрожь. |
