|
- О, какое лютое наказанье ждет вас за дерзость эту! - кричал он по-чешски, надеясь, что русские поймут его. Лошади дернули - Миллезимо остался в руках гренадеров, и они поволокли атташе через речку по снегу. - Куда вы меня тащите? - спрашивал он. На крыльце дома князей Долгоруких стоял, налегке, без шуб, сам хозяин - возможный тесть легковерного цесарца. Гренадеры доволокли Миллезимо и бросили его возле ступеней. - Любезный князь, - поднялся атташе, - что происходит на глазах всей слободы Немецкой? Я жду ответа и гостеприимства, каким столь часто пользовался в вашем доме. - Весьма сожалею, граф, что вы попались этим молодцам. Но таково поступлено с вами по воле государевой. - В чем провинился я? - спросил Миллезимо. - По указу его величества под страхом наказания свирепого запрещено иметь охоту на тридцать верст в округе Москвы... В мутном проеме окна Миллезимо вдруг разглядел испуганное лицо княжны Екатерины Алексеевны и загордился сразу: - Указа я не знал. Но я стрелял по галкам. Долгорукий плюнул под ноги цесарца и спиной к нему повернулся, уходя прочь. Лица княжны в окне уже не виделось. Значит, не блистать ему в Вене с русской красавицей... Вышел на крыльцо лакей-француз и сказал: - Не обессудьте, сударь, на огорчении; в этом доме принимают русского императора, но совсем не желают принимать вас... Отвадив Миллезимо, князь Алексей Григорьевич сыскал в комнатах свою любимицу - Екатерину. Еще издали оглядел дочь: "Хороша, ах, до чего же хороша бестия... Воистину - царский кусок!" Княжна стояла возле окна, и по тряске плеч ее отец понял: видела дочка, как отшибали цесарца, и теперь убивается... - Ну-ну, - сказал поласковей, - будет грибиться-то... Экими графами, каков Миллезимо, на Руси дороги мостят! Лицо дочери - надменное, брови на взлете - саблями. - Я, тятенька, вашим резонам не уступлю, - отвечала. - Кто люб, того и выберу. Девицы варшавские эвон какие свободы ото всех имеют. Даже по женихам без мамок одни ездят... Алексей Григорьевич поцеловал дочь в переносие: - Слышь-ка, на ушко тебе поведаю... Государь-то наш император уж больно охоч до тебя, Катенька. - Постыл он мне! - отвечала княжна в ярости. - Да в уме ли ты? Подумай, какова судьба тебе выпадет, ежели... В карты с ним частенько играешь. Иной раз и за полночь! Ты его и приголубь, коли он нужду сладострастную возымеет. - Тьфу! - сплюнула княжна. - Гадок он мне и мерзостен! Посуровел князь, обвисли мягкие брыли щек, плохо выбритых. - Это ты на кого же плюешь? - Да уж, вестимо, не на вас же, тятенька. - А тогда - на царя, выходит? На благодетеля роду нашего? Взял косу дочкину, намотал ее на руку и дернул. Поволок девку по цветным паркетам (тем самым, кои из дома Меншиковых украл и у себя настелил). Трепал Катьку да приговаривал: - Нет, пойдешь за царя! Пойдешь... Быть тебе в царицах российских. Поласковей с царем будь... Трепал свою Катьку без жалости. Потому как знал ее нрав. Не пикнет! *** Винный погреб испанского посла дважды бывал загублен в Петербурге (при наводнениях). Он перевез его теперь в Москву и каждую бутылку ставил в счет своему королю... Сегодня в испанском посольстве - ужин для персон знатных. - Продолжайте, мой друг, - сказал де Лириа, обращаясь к князю Антиоху Кантемиру, и тот заговорил: - Смело могу изречь, что племена суть восточные ничем не нижае племен западных, и великий Епиктет, родоначальник филозофий моральных, тому мне немало способствует. |
