|
Пошевелил пальцами, и вновь засияло вокруг от множества бриллиантовых перстней. - Курляндия, - произнес посол, - маленькая и бедная, а Россия большая и богатая... Ея светлость Анна Иоанновна немного и просит от щедрот русских... Червонцев стоне более! Стали собираться министры. Пришел, на трость опираясь, старый канцлер Гаврила Иванович Головкин, и сразу на икону письма холуйского полез - целовал Христа в тонкие пепельные губы. Явился следом приветливый Василий Лукич князь Долгорукий, версальский баловень, иезуит тайный, пройдошистый. Притащился, вынув из ушей вату, вице-канцлер барон Андрей Иванович Остерман - человек иноземный, и вату отдал Степанову. - Куды-нибудь брось ее, - сказал Остерман по-русски. Показался старейший верховник князь Дмитрий Михайлович Голицын, и Анисим Маслов разоблачал князя от шуб, а старик Голицын, долгонос, быстроглаз, поцеловал Маслова в высокий лоб умника. - Спасибо, сыне мой Анисим, - поблагодарил за услугу. Позже всех прикатил из Горенок князь Алексей Долгорукий, и Верховный тайный совет начал работу... - Как быть? - вопросил Степанов. - Герцогиня Курляндская из Митавы слезьми худо плачется: посол граф Левенвольде с петухами "петичку" принес; пособить просит - деньгами или припасами! - Охо-хо, - завздыхал Дмитрий Голицын. - Где взять-то? Русь и без того поборами догола выщипана. Остерман поглядывал на всех из-под зеленого козырька. - Поелику, - сказал он, - туману подпуская, - герцогиня Анна суть от корени царя Иоанна, а сестрицы ее Екатерина и Прасковья на Москве от нас удовольствие имеют, то и почитать сие нам убытка не обнаружится... Dixi! - закончил Остерман по-латыни. - Чего, чего, чего? - очнулся от дремы канцлер Головкин. Василий Лукич прыснул в кулак смешком ребячливым. - Уж ты, ей-ей, прости меня, барон, - сказал он Остерману. - Но тебя разуметь трудно: дать на Митаву или не давать? Остерман через козырек всех видел, а его глаз - никто. - Оттого, князь Василий Лукич, не разумел ты меня, - заговорил он обиженно, - что язык-то российской не природен мне. Да и невнятен я ныне по болести своей - давней и причинной. Князь Алексей Долгорукий показал свою ревность. - А коли так, - зашпынял он Остермана, - коли языка нашего не ведаешь, так на кой ляд ты, барон, вызвался нашего царя русской грамоте обучать? Или тебе, вице-канцлеру, делать нечего? Старый канцлер Головкин скандал учуял и сразу затрепетал. - Дадим на Митаву или не дадим? - вопросил дельно. И тогда поднялся князь Дмитрий Голицын, объявил, властно: - Герцогиня Курляндская от корени нашего. Верно? И пособить ей мы бы и рады. Но каждому ведомо, что на Бирена да прочую немецкую сволочь денег русских не напасешься. А посему полагаю тако: пока Бирен при герцогине, то и посылать на Митаву дачей наших не следует... Сорить легко, добывать трудно! Великий канцлер империи показал на песочные часы. - Анисим, - велел секретарю, - переверни-ка... Маслов часы перевернул. Тихо заструился золотистый, песок: полчаса - время на размышления. Но князь Дмитрий Голицын часы те взял и перетряхнул песок обратно. Был он горяч - сплеча рубил. - Митавские слезницы, - выкрикнул злобно, - того не стоят, чтобы полчаса на них изводить. Лучше бы нам под песок этот, пока он попусту сеется, о нуждах крестьянских поразмыслить. О торговле внутренней! О сукна валении! Да и о прочем... Рейнгольд Левенвольде через секретарей выслушал отказ. |
