|
.. Всех женихов растеряем мы за отбытием нашим! Алексей Григорьевич мигнул с опаской: - А его величество.., чем не жених нашей Катьке? - Эва! - заплескала княгиня руками полными. - Болтаешь ты, батька родный, попусту. Проморгал ты, светик: Катеньку нашу граф Миллезимо из послов цесарских давно выглядывает. И домок себе за Яузой снял, чтобы к Лефортову быть поблизости... - Дипломату сему, - посулил князь, - перешибу ноги палкой. Вот и пущай до Вены своей на костылях пляшет! - Уймись, батька мой ненаглядный, - укоряла его княгиня с нежностью. - Ни свет, ни заря, не пимши, не емши, а ты уже и вожжи и палку помянул... Миллезимо-то - чай, видывал? - кавалерчик сахарный. Умен - страсть как! Катенька сама глаз на него вострит... - А ты, дура генеральная, что дуре Катьке потакаешь! - Так какого же тебе еще жениха надобно? - Через ручей за водой к реке не ходят, - отвечал ей муж. - На што Катьке кавалер сахарный, коли в светелке у нас сам император врастяжку спит... Смекнула? Прасковья Юрьевна затряслась двойным подбородком: - Будет залетать-то тебе! Не ты ли помогал Меншикова сожрать с его невестушкой? То-то, гляди, князь-душа: на каждого волка в лесу по ловушке... Попадешься и ты на зуб к Остерману! - Я-то? - загордился Алексей Григорьевич. - Да моего Ваньку от царя никакой Остерман не отклеит. Вся гвардия - вот здесь, под рукой у меня! Любого раздавлю - только сок брызнет... Долгорукий накинул кафтан с пуховым подстегом, вынул кружева из манжет - широкие, ясновельможные, из польских земель вывезенные. И приник к испуганному лицу жены своей: - Ведомо тебе буди, княгинюшка, что дому Романовых не привыкать к нашей фамилии! Вспомни-ка - кто была жена царя Михаилы Федоровича? - Долгорукая... То то! Уразумела теперь? Прасковья Юрьевна так и бухнулась перед иконами: - Господи! Простишь ли князя моего в гордыне великой? Вознесся он.., во грехах своих и алчности вознесся! *** За окном просветлело солнечно, от старой Владимирской дороги, обсаженной вязами, запели по морозцу мужицкие дроги, и коронованный отрок проснулся. - Вань.., а Вань. - стал он тормошить Ивана Алексеевича. - Князинька, друг сердешный... Да когда ж ты откроешь гляделки свои? Что делать сегодня станем? Долгорукий разлепил глаза, провел ладошкой по большим красным губам. Лоб его был бледен и чист - без морщинки. - Что делать сей день? - спросил, потягиваясь. - Надо бы вашему величеству иной раз о заботах государства своего потужить! - Что ты, друг мой, - поскучнел царь. - Умней барона Остермана не будешь. Да и члены совета Верховного даром, што ли, хлеб своей едят? Вот и пусть об России беспокойство имеют... А мне испанский дука де Лириа обещался мулов подарить, да не везут все мулов. Боюсь я - не обманет ли меня дука испанский? - Мадрид далече, - отвечал князь Иван. - А моря бурные. Один корабль дука напротив Ревеля разбило. Дука без денег, долги вокруг кошеляет. Мы с дукой в приятелях, он мне тоже андалузских лошадей обещал, да корабли ныне редко приходят... Долгорукий подавал царю одежды, но обувать его не стал: - Сами, ваше величество... Чай, не маленькие! Царю было лень с пряжками возиться, он башмаки отшвырнул. - Ладно, - сказал. - И в валенцах хорошо побегаю сегодня. - Фриштыкать чем будете? - спросил его куртизан. - А совсем не буду севодни... Не хочется! Вчера объелся! - И не надо, коли так. |
