|
- Робяты, - сказал, - времена, кажись, наступают смутные. Вы языки более не треплите. Всего бойтесь... Поехали воеводы по службам. Но у последней заставы, где расставаться им, зашли в трактир, где вино пить стали в разлуку. - Что деется? - говорил Козлов. - Вроде бы и не токмо Анне присягали, а еще и отечеству... Может, отечество-то не выдаст? - Ныне, сказывают, - отвечал Исайка, - Семен Андреевич Салтыков, что внизу был, вверх поперся. При царице спит и ест. А он есть дяденька нашему губернатору! И мы его, этого Сеньку, в прошлое винопитие ругательски, как собаку, бранили... - Волынский-то - вор. Коли его возьмут когда в инквизицию, он нашего брата не пожалеет. Тому же Семену Андреевичу выдаст нас с головой, чтобы самому макиавеллевски выграбстаться... Под вечер, вином опившихся, поклали воевод по санкам и развезли по службам: Козлова - в Свияжск, а Исайку Шафирова - в Саранск, где они давно и славно воеводствовали. *** Голицын выступил из тьмы, ярко горели старческие глаза его. Блеклые, запалые вглубь, в ободах темных от устали. - Швеция, - заговорил он, - смутою нашей не побрезгует: Стокгольм уже готовит войска отборные в землях финских и свейских, дабы Питерсбурх в море, срыть! Малороссия гетманство имеет, но Сечь бунтует, и Украина, столь близкая России, может отпасть от нас... - И грохнул князь кулаком по столу: - А мы доколе же препираться будем? Не пора ли согласие учинить? Не то быть отечеству рваным! Душевней надо, душевней быть в согласии... Слушали его сейчас: канцлер Головкин, сверкал золоченым пузом князь Черкасский, злобствовал фельдмаршал князь Иван Трубецкой; да генералы еще были при этом - мурза Абдулла Григорий Юсупов, вояка рубленый, и Михаил Афанасьевич Матюшкин... - Михаила Афанасьич, - сказал ему Голицын, - ты человек прямой, и проект твой не замыслив лукаво. Желаешь ты на общенародие опираться! На нем же и я виды строю. Чтобы суд был правый и скорый. Чтобы выбирать персон, а не назначать, на места упалые... Так зачем же заборы-то меж собой городим? Черкасский понял, что сейчас и до него доберутся: он тоже (правда, руками Татищева) проект соорудил. А уклониться надобно, ибо времена ненадежны. Черепаха поскорее налил себе вина, выпил спешно, чтобы охмелеть крепче. С пьяного-то - какой спрос? - Пьян я, - заговорил Черкасский. - Ничего уже не помню... Голицын шпагу из ножен выхватил. Рубанул по графинам, круша все к черту; летели осколки, звеня; забрызгало скатерти вином. - Вы пить или говорить пришли сюда? - закричал он злобно. Князь Юсупов грудью заслонил от шпаги миску свою. - А мое винишко не тронь! - заявил старик. - Покеда же я тверез - скажу, что знаю... Не в том беда, что на самодержство желаешь ты, Дмитрий Михайлыч, узду надеть. А в том беда, что олигархии надобно пастись нам, ибо она еще не едино государство до добра не доводила. Речь Посполитая нам не в указ, - разумно рассуждал старый татарин. - Они там кричат о свободе более, но кажинный пан за свое корыто держится. То нам, россиянам, не пристало! У нас корыто едино на всех - Россия наша, в него сольем труды наши общие, из него же и благосостояние свое дружно лакать станем... Голицын повернулся к Головкину: - Канцлер! За тобой - слово... - Охти, стар я, ослаб, - простонал Гаврила Иванович. - В переменах коронных не обыкся... На покой мне пора, а на мое место давно пристало Остермана сажать! А на Остерманово место - тебя.., тебя, Алексей Михайлович! Быть тебе в вице-канцлерах! Черкасский поднял голову: его? Вице-канцлером? - Шутишь ли? - спросил весело, про хмель забыв. |
