|
.. Содеянное - содеяно, и отмены тому не бывать! Я императрица русская... А коли что, так и знай, князь: на Митаву укачу - быть на Руси тогда смутам и кровопролитию великому... Народ меня призовет обратно! - Что ж... Езжайте, ваша светлость! "Светлость, а - не величество?.. Оно и правда: ведь мне еще не присягали!" С грохотом покатилась на пол кочерга - древняя, кремлевская. - От бога я! - зарыдала Анна. - Я божьей милостию взошла... Тако и канцлер сказывал: от бога я дана России! - А вот это - ложь, - злорадно произнес Голицын. - В ночь кончины государя собрались мы в Совете семеро. И мы, семеро, вас на престол избрали. С моего же голоса! А никого восьмого (понеже самого господа бога) меж нами не было. - Безбожник ты, князь! Бог долго ждет, да больно бьет. - Нет, не безбожник я, и во всевышние силы горячо верую. Но ханжества и суеверия, разум затмевающего, не терплю... Вы сказали сейчас, что на Митаву съедете? А я сказал: езжайте с богом! Претенденты на престол российский сыщутся. Вот и "кильский ребенок", прямой внук Петра Великого, растет в Голштинии... - То - чертушка! - воскликнула Анна. - Но здравствует и цесаревна Елисавет Петровны... - Потаскуха! - вырвалось у Анны. - Что ж, - усмехнулся Голицын. - В селе Измайлове пребывает ваша сестрица родная, Екатерина Иоанновна, коя на престол права имеет с вами равные. А в монастыре Вознесенском замаливает грехи наши тяжкие царица вдовая - Евдокия Лопухина! И, ничего более не сказав, Голицын вышел. - Не коронована, - простонала Анна, - не коронована ишо... "В колыбели голштинский чертушка, в слободе Александровой пьет с Шубиным-сержантом Елизавета, на Измайлове сестрица Мекленбургская, а Голицын ушел, бумаги на полу валяются, присяга-то - отечеству, и никто не поможет..." - Анна схватила перо и, не читая бумаг, стала быстро покрывать их своими подписями. Голицын был еще силен, ссориться с ним опасно... *** - Женщины, - сказал Остерман, подумав. - Ведь самое главное при дворе - женщины. А где пахнет духами, там и наш любезный обольститель Рейнгольд Левенвольде!.. Рейнгольд был назначен обер-гофмаршалом, отныне он приемами при дворе Анны ведал. Не захочет Левенвольде показать тебя государыне, и пойдешь ты от двора домой, слезами умываясь. Дамский же букет цветок к цветку подбирали, как бы прошибки не вышло. Первой ко двору попала баронесса Остерман (Марфутченок), потом Наталья Федоровна Лопухина, урожденная фон Балк, пройдоха блудодейная; пригрели у двора баб Салтыковых, княгиню Черкасскую (жену Черепахи), Авдотью Чернышеву - сквернословную, дурную... - Все внимание - на Дикую герцогиню Мекленбургскую, - сказал Остерман Левенвольде. - Пусть она муссирует Анну ежедневно. В этой женщине таится целый легион низких страстей, козней и коварства... Но, - добавил Остерман, - как мы посмели забыть о семье Ягужинского? Догадливый Левенвольде разлетелся во дворец. - Ваше величество, - нашептал он Анне, - генерал-прокурор бывший еще томится под арестом, а его супруга.., а дочери... Анна поняла намек с полуслова - в ладоши хлопнула: - Скорохода сюды! Пущай бежит до Ягужинских: быть матке старой в дамах статских, а дочкам Пашкиным фрейлинство жалую... "Теперь, - раздумывал Остерман, - надо выдвигать наверх молодых князей Голицыных, воздать почести старикам Голицыным, а Долгоруких уничтожать нещадно. Два семейства, издавна враждебные, в соперничестве сами пожрут одно другое. |
