|
.. За каретами членов Верховного тайного совета девять богато убранных лошадей катили карету императрицы под арками (то свадебными, то похоронными). Барон Габихсталь, как немец ученый, был взят на подножку кареты, чтобы толковать императрице символы эмблем и афоры древние с латыни на немецкий перетолмачивать. - Над аркою этой, - рассказывал он, - зрите вы глаз человечий, столь широко распятый, будто разодрали его! Это означает внимание Москвы к вашей особе. А под глазом - писано латински: "Воззрел я на пути дома своего..." Кортеж покатил под другой аркой. Анна была нарисована тут сидящей на троне под пальмой; вокруг нее кучей лежали знамена, трубы, пушки, компасы, астролябии и перпендикуляры. И рот у Анны пышет облаком, а в облаке том начертаны слова какие-то... - Это что ж за глагол из меня пышет? - спросила Анна. - Пусть славятся, - толмачил Габихсталь, - Египет Изидою, а Греция Палладою, Аравия царицей Савскою, а Рим пусть восхваляет Егерию. Но да царствует долее всех их бесподобная Анна, полезная для России... Улицы от самого Земляного города до Кремля были посыпаны песком и убраны еловыми ветками. Зеленые душистые лапы скрипели под полозьями и под колесами. Громыхали пушки, а под сводами Иверской часовни, словно вороны на снегу, чернели духовные люди. Заливались колокола сорока сороков, и гулко ухал Иван Великий. Анна всплакнула, про замок Вирцау вспомнив. Возле Успенского собора ее из кареты вывели. Здесь дамы, в робах и самарах, подхватили царицу бережно, повели наверх для молитвы. Ногою в сень собора Анна вступила, и снова трещало все над Москвой: войска палили из ружей - троекратно, огнем боевым, плутонговым... - Спасибо вам всем, - кланялась Анна. - Всем спасибо мое царское... Эвон вас сколько! Нет одного Остермана, бедного. - И... Ягужинского, матушка, - подсказал канцлер Головкин. Помолясь на могилах предков своих в соборе Архангельском, императрица проследовала в кремлевские апартаменты для отдыха. Но едва перешагнула порог, желая в одиночестве побыть, как в сумерках палат разглядела знакомую фигуру "дракона" своего. - А ты уже здесь, Лукич? До чего ловок ты у меня... Долгорукий выступил из тени, поклонясь изящно: - Всегда ваш слуга... Поскольку траур на три дня снят, по случаю въезда вашего, то пришел озаботиться туалетами для вас. Москва ликует - ликуйте же и вы, ваше величество... *** На три дня был снят траур, но Анна Иоанновна и приверженцы самодержавия не ликовали: кондиции припекали их, словно горчичник. Дикая герцогиня, Екатерина Мекленбургская, наседала на свою царственную сестру с советами. - Раздери ты их! - внушала настырно. - Без кондиций цари жили, никому отчета ни в чем не давали. Хотят - казнят, хотят - милуют. Эвон Феофан-то, владыка синодский, речет нам пророчески: будет нам утеха одна под старость - яблочно драчено себе натирать. А мы не стары с тобой, сестрица: под сорок лишь кинуло. Тут бы нам и погулять в годы остатние. Повеселиться бы в полную сласть... Раздери, говорю! Кейзерлинг, таясь задворками, привез на Москву у себя под шубами маленького Бирена. Карлуша служил почтальоном - утром и вечером младенца таскали из дома в дом заговорщики, пихали в сырые пеленки записки, доносы, проекты... Анна читала, читала, читала! - Голова вспухла! Как быть-то? - сомневалась. - Гудит Москва, в полках тоже за меня... Кого ж мне слушаться? - Только Остермана, - нашептывал обворожительный Корф. - Без Остермана вам никогда не уничтожить кондиций. |
