– А какой смысл? После консультации с врачом он знал, что эти изменения необратимы. Ни полиция, никто не смог бы вернуть ему слух. И наказать меня он не имел возможности. – Она долго молчала, раскуривая сигарету, – Кроме той, которой и воспользовался.

– Какой? – спросил Брунетти.

– Если вы так много знаете, – издевательски заметила она, – то могли бы знать и об этом.

Он выдержал ее взгляд с непроницаемой миной.

– У меня к вам два вопроса, синьора. Первый, очень простой и без  всякой задней мысли, я правда этого не знаю. А второй еще проще, и кажется, ответ на него мне уже известен.

– Что ж, начинайте со второго.

– Он касается вашего мужа. Почему он решил наказать вас именно таким способом?

– Вы имеете в виду способ, когда все выглядит так, будто это я его убила?

– Да.

Он наблюдал, как она силится ответить, как подбирает слова – и теряет их, тут же позабыв. Наконец она тихим голосом произнесла:

– Он считал себя превыше закона – того закона, которому мы все, остальные, должны подчиняться. Думаю, он считал себя гением, и это давало ему и силу, и право. И видит Бог, мы все подогревали в нем это. Мы сделали из него божество музыки и сами же ему поклонялись, падали ниц. – Она замолчала и поглядела на него, – Прошу прощения. Я отвлеклась, это не ответ на ваш вопрос. Вы хотели знать, мог ли он попытаться сделать так, чтобы я выглядела виновной. Но поймите, – она простерла к нему руки, словно вытаскивая из него это понимание, – я и в самом деле виновна. Поэтому у него было полное право так со мной поступить. Если бы я убила человека, это не было бы так страшно – тогда божество осталось бы невредимым. – Она умолкла.

Брунетти молчал.

– Я пытаюсь объяснить, как все это выглядело в его глазах. Я так хорошо его знала – все его мысли, все чувства. – Она снова смолкла и снова заговорила, стараясь растолковать ему так, чтобы он понял. – Со мной случилось что‑то странное – после того, как он умер, – я только теперь стала понимать, как он все предусмотрел: попросил меня зайти, впустил к себе в гримерную. Мне и тогда казалось, и теперь – что он имел на это право, сделать то, что он сделал, и наказать меня. Ведь он в каком‑то смысле – это его музыка. И я, вместо того чтобы убить его, убила ее. Он ведь был уже мертв. Еще прежде, чем умереть, он уже был мертв. Я убила его дух. Я это видела на репетициях – как он смотрел поверх очков и пытался что‑то расслышать с помощью этого бесполезного слухового аппарата. И ничего не слышал. Не мог слышать. – Она покачала головой, словно чего‑то так и не сумела понять. – Ему и незачем было меня наказывать, синьор Брунетти. Все получилось само. Отныне моя жизнь стала адом. – Она сложила руки на коленях. – В ту ночь премьеры он ведь сказал мне, что именно собирается сделать, – и, увидев недоумение Брунетти, объяснила – Нет, не прямым текстом, но – дал понять. А я тогда не поняла.

– Он это сказал вам, когда вы были за кулисами?

– Да.

– Как все это выглядело?

– Сперва, увидев меня в дверях, он ничего не сказал. Только посмотрел на меня. А потом, видимо, заметил кого‑то в коридоре за моей спиной. Наверное, подумал, что идут к нему. – Она устало опустила голову, – Я не знаю. Он произнес – мне показалось, он это отрепетировал – слова, что говорит Тоска над телом Каварадосси – «Finire cosi, finire cosi». Я тогда не поняла, что это значит– «закончить вот так, закончить вот так» – хотя должна была бы.