Леруа устало закрыл глаза.

   — Вы для меня загадка, Крепс. Порою я вас просто боюсь.

   — Что же во мне такого страшного?

   — Ограниченность.

   — Благодарю вас...

   — Минус шесть, — сказала сестра.

   — Достаточно. Переключайте на регенерацию.

   Фиолетовые блики вспыхнули на потолке операционного зала.

   — Обратную связь подайте на матрицу контрольного варианта программы.

   — Хорошо, — ответил Крепс.

   — Наследственное предрасположение, — пробормотал Леруа. — Не люблю я возиться с такими

вещами.

   — Я тоже, — сказал Крепс. — Вообще все это мне не по нутру. Кому это нужно?

   — Скажите, Крепс, вам знаком такой термин, как борьба за существование?

   — Знаком. Учил в детстве.

   — Это совсем не то, что я имел в виду, — перебил Леруа. — Я говорю о борьбе за

существование целого биологического вида, именуемого Хомо Сапиенс.

   — И для этого нужно реставрировать монстров столетней давности?

   — До чего же вы все-таки тупы, Крепс! Сколько вам лет?

   — Тридцать.

   — А сколько лет вы работаете физиологом?

   — Пять.

   — А до этого?

   Крепс пожал плечами.

   — Вы же знаете не хуже меня.

   — Учились?

   — Учился.

   — Итак, двадцать пять лет — насмарку. Но ведь вам, для того чтобы что-то собой

представлять, нужно к тому же стать математиком, кибернетиком, биохимиком, биофизиком, короче

говоря, пройти еще четыре университетских курса. Прикиньте-ка, сколько вам тогда будет лет. А

сколько времени понадобится на приобретение того, что скромно именуется опытом, а по существу

представляет собой проверенную жизнью способность к настоящему научному мышлению?

   Лицо Крепса покрылось красными пятнами.

   — Так вы считаете...

   — Я ничего не считаю. Как помощник вы меня вполне устраиваете, но помощник сам по себе

ничего не стоит. В науке нужны руководители, исполнители всегда найдутся. Обстановочка-то

усложняется. Чем дальше, тем больше проблем, проблем остреньких, не терпящих отлагательства,

проблем, от которых, может быть, зависит само существование рода человеческого. А жизнь не

ждет. Она все время подстегивает: работай, работай, с каждым годом работай все больше, все

интенсивнее, все продуктивнее, иначе застой, иначе деградация, а деградация — это смерть.

   — Боитесь проиграть соревнование? — спросил Крепс.

   Насмешливая улыбка чуть тронула тонкие губы Леруа:

   — Неужели вы думаете, Крепс, что меня волнует, какая из социальных систем восторжествует в

этом мире? Я знаю себе цену. Ее заплатит каждый, у кого я соглашусь работать.

   — Ученый-ландскнехт?

   — А почему бы и нет? И, как всякий честный наемник, я верен знаменам, под которыми

сражаюсь.

   — Тогда и говорите о судьбе Дономаги, а не всего человечества. Вы ведь знаете, что за

пределами Дономаги ваш метод не находит сторонников. И признайтесь заодно, что...

   — Довольно, Крепс! Я не хочу выслушивать заношенные сентенции. Лучше скажите, почему, когда

мы восстанавливаем человеку сердечную мышцу, регенерируем печень, омолаживаем организм, все в

восторге: это человечно, это гуманно, это величайшая победа разума над силами природы! Но

стоит нам забраться чуточку поглубже, как типчики вроде вас поднимают визг: ах! ученому

инверсировали память, ах! кощунственные операции, ах!.