Парень все отводил в сторону глаза под покрасневшими веками, и Эрик схватил пленника за подбородок, принуждая его смотреть на него.

Эди взяла листок бумаги:

– Ты хотел составить список, Эрик. – И подумала: он его прямо здесь прикончит, если я сейчас же не сделаю так, чтобы мы поднялись наверх.

– По‑моему, мы собирались вернуться в ту шахту, не правда ли, Эди? Они же не ожидают, что мы снова там объявимся.

– Не поведешь же ты меня на этот лед, – возразила Эди. – Уже три дня подряд выше нуля. – Она указала на листок. – Может, какой‑нибудь тазик? Собрать кровь.

– Я не собираюсь таскать с собой тазик, Эди. Главная прелесть этой долбаной насосной станции в том, что мы можем не переживать из‑за беспорядка. Вот стол пригодился бы. Что‑нибудь подходящей высоты. Верно, заключенный? Верно. Заключенный номер ноль‑ноль‑ноль согласен.

Эди развернула «Алгонкин лоуд» и расстелила на кровати, при этом узник не мог не увидеть свое собственное школьное фото с подписью: «Поиск юноши из Торонто зашел в тупик».

– Может, банку негашеной извести, – предложила Эди. – Чтобы немножко изменить ему личико после того, как мы его убьем. Или даже до того , как убьем.

– Эди, у тебя такой интересный взгляд на вещи. Тебе это очень в ней нравится, правда, заключенный? Юноша из Торонто согласен. Эди, у тебя очень интересный взгляд на вещи.

47

Свечной воск, полированное дерево, застоявшийся запах ладана. В храме всегда пахнет одинаково. Кардинал сел на одну из задних скамей и предался воспоминаниям: алтарь, где он был служкой в стихаре и сутане; исповедальни, в которых он признавался в некоторых (ясное дело, не во всех) первых сексуальных приключениях; помост, на котором его мать лежала в гробу; купель, где крестили Келли – воздушное создание с кукольным личиком, чей визг раздражал всех, особенно молодого священника, совершавшего помазание.

Вера оставила Кардинала в двадцать с небольшим и с тех пор больше не возвращалась. Все детство Келли он посещал службы, потому что так хотела Кэтрин, и, в отличие, скажем, от Маклеода, который испытывал к римской церкви и ее деяниям лишь презрение, Кардинал не имел ничего против нее. Ни против, ни в ее пользу. И он не совсем понимал, почему в этот четверг, днем, решил зайти в храм. Сидел в «Д'Анунцио» за ветчиной с бобами по‑шведски – и вдруг оказался в церкви, в задних рядах.

Из благодарности? Да, конечно, он был рад, что расследование Делорм завершилось. Что же касается Дайсона, то это была очень грустная история, совсем грустная. Маклеод все утро прохаживался насчет падшего босса. «Здорово, что от него избавились, – громогласно вещал он в отделе всем, кто ног его слышать. – Мало ему, что он заносчивый ублюдок, так он еще решил залезть по уши в грязь? Некоторые не умеют вовремя остановиться». Но Кардинал не чувствовал морального превосходства. С таким же успехом в тюрьму могли бы препроводить в наручниках его самого.

Над алтарем возвышался гигантский, отделанный золотом медальон, на котором было изображено вознесение Марии на небеса. Мальчиком Кардинал часто молился ей, чтобы она помогла ему стать хорошим учеником, хорошим хоккеистом, хорошим человеком, но сейчас он не молился. Он просто сидел в благоуханной пустоте храма, и этого было достаточно, чтобы пробудить в нем ощущение цельности, которое он знал ребенком и юношей. Он с точностью до часа помнил, когда утратил эту цельность, Делорм перестала за ним следить, но это не значит, что собственная совесть отпустит ему грехи.

– Извиняюсь.

Толстяк протиснулся между рядами скамей, Задев Кардинала, – довольно бесцеремонный поступок, ведь в церкви совершенно пусто.