— Ещё одно. Сделай одолжение, держись подальше от проезжей части. По крайней мере, этим утром, пока я всё не выясню. Тут какой-то псих на машине ездит, как бешеный. Тот, которому ты газету развозила. Хорошо?

Она снова прикусила нижнюю губу.

— Хорошо, папа.

— Ты, же, не станешь плакать?

— Не стану, папа.

— Отлично. Умница. Увидимся на следующих выходных, да?

Он, вдруг, осознал, что во рту у него пересохло. Он спросил себя, что он должен был сделать в этой ситуации и внутренний голос ответил ему: «Ну, блин, а что ещё ты должен был сделать? Не знаю, может звучит глупо, Фрэнк, но, наверное, не нужно было съезжать с катушек?» Голос этот звучал, как искаженная версия его собственного. Это был голос человека, который валялся в шезлонге, надев солнечные очки, и потягивал холодный чай.

— Да — автоматически кивнула она.

На подъездной дорожке, позади неё, было нарисовано большое дерево, его крона выходила на проезжую часть, и её пересекал след шин. Ветви были покрыты мхом, а у основания росли цветы. Корни тянулись куда-то дальше, вниз, к подземному озеру.

— Слушай, отличный рисунок, — сказал он и улыбнулся.

— Спасибо, папа, — ответила Нана.

— Я, просто, не хочу, чтобы ты поранилась, — улыбка на его лице выглядела искусственной.

Девочка шмыгнула носом и снова автоматически кивнула. Он понял, что она с трудом сдерживала слёзы.

— Эй, Нана… — начал он, но слова застряли в горле, а тот же внутренний голос заявил, что он уже достаточно наговорил. Пора убираться.

— Пока, папа.

Она шагнула назад и осторожно закрыла дверь грузовика. Затем, развернулась и побежала по дорожке, к нарисованному дереву и разбросанным вокруг него мелкам. Опустив голову, она принялась собирать их, её плечи дрожали.

Дети, подумал он, никогда не ценят то, что ты пытаешься для них сделать.

На столе Клинта лежало три ночных рапорта.

Первый был, довольно, обычным: один из дежурных офицеров жалуется на то, что его провоцирует Ангелочек Фитцрой. После отбоя она попыталась «привлечь офицера к обсуждению вопросов семантики». К персоналу Дулинга обращаться следовало «офицер». Обращения, вроде, «начальник» или «охрана» не допускались. Тем более, неприемлемы были ругательства, типа, «козлина» или «педрила». Ангелочек поинтересовалась у офицера Уэттермора, знает ли тот ли тот английский. Само собой, вы — охранники, заявила Ангелочек. Вы, конечно, можете быть офицером, это нормально, но охранниками вы не быть не можете, потому что вы охраняете. Вы же, охраняете заключенных? Если вы печете хлеб, как вас называют? Пекарь. Если вы копаете яму, как вас называют? Копатель.

«Я предупредил заключенную, что, если она не свернет это обсуждение, то будет, немедленно, отправлена в карцер, — писал Уэттермор. — Заключенная успокоилась, но позже поинтересовалась, как руководство тюрьмы намеревается добиваться от заключенных соблюдения правил, если слова, которыми эти правила написаны, не имеют никакого смысла? Произнесено это было угрожающим тоном».

Ангелочек Фитцрой, по мнению Клинта, была одной из немногих наиболее опасных заключенных. Исходя из наблюдений, он не отрицал, что она могла быть социопатом. Он не замечал за ней никаких проявлений эмпатии, а её личное дело изобиловало нарушениями: наркотики, драки, угрожающее поведение.

— Ангелочек, что бы ты почувствовала, если бы человек, на которого ты напала, впоследствии, умер бы от ран? — спросил он её на одном из групповых сеансов терапии.

— Оу, — Ангелочек растеклась в кресле, вращая глазами и обозревая стены зала.