Следуя профессиональному долгу, Клинт спросил его, вредил ли он себе когда-нибудь? (Нет). Спросил, как бы Монпелье отнёсся к тому, чтобы поменяться ролями? (Он утверждал, что он сам говорил ей, что делать). Кем Монпелье видит себя через пять лет? (В этот момент мужчина в белом свитере расплакался).

В конце встречи, Монпелье заявил, что готов сделать следующий шаг, и как только он ушел, Клинт позвонил в телефонную компанию. Он попросил перенаправлять все его звонки психиатру в Мейлоке — городке по соседству. На том конце провода поинтересовались, как долго.

— Пока в аду снег не пойдет, — ответил Клинт. Из окна он наблюдал, как Монпелье садился в свой красный спорт-кар, и уезжал навсегда.

Затем он позвонил Лиле.

— Алло, доктор Норкросс слушает, — звук её голоса заставлял его сердце петь. Она поинтересовалась, как идет его второй рабочий день.

— Меня посетил самый незначительный человек в Америке, — ответил Клинт.

— О? К тебе заходил мой отец? Уверена, его смутил Хокни.

Она была острой на язык, и острота её языка могла соперничать с её добротой, а её жесткость могла соперничать с остротой языка. Лила любила его, но никогда не упускала случая подколоть. Иногда Клинту казалось, что именно это ему и нужно. Как и большинству мужчин, наверное.

— Ха-ха, — притворно рассмеялся Клинт. — Слушай, по поводу той вакансии в тюрьме. От кого ты о ней узнала?

Несколько секунд его жена вдумывалась в смысл вопроса. Ответить она решила вопросом:

— Клинт, ничего не хочешь мне рассказать?

Клинт даже не подумал, что она могла быть разочарована его решением оставить частную практику в пользу работы на государство. Он был абсолютно уверен в обратном.

Спасибо тебе, Господи, за Лилу.

Чтобы добраться электробритвой до серой щетины под носом, Клинт вытянул лицо, отчего стал похож на Квазимодо. Из левой ноздри торчал белоснежный пучок волос. Антон может сколько угодно жонглировать штангами, но седые волосы в ноздрях и ушах ждут любого мужчину. Клинт решил их выдрать.

Он никогда не достигал такой формы, как у Антона, даже когда учился в старших классах и мог жить один по решению суда об эмансипации. Клинт был более стройным, более худощавым, живот его был плоским, как сейчас у его сына Джареда. Насколько он мог помнить, Пол Монпелье был гораздо толще, чем тот человек, которого Клинт увидел утром в зеркале. Но он был на него очень похож. Где сейчас Пол Монпелье, интересно? Наверное, время залечило его раны. Конечно, верно и обратное, как утверждают некоторые.

У Клинта было нормальное — т. е. осознанное, здоровое — стремление вырваться за пределы собственного брака. Его ситуация, в отличие от Пола Монпелье, никаким кризисом, конечно, не была. Он жил нормальной жизнью, в своём понимании: оборачивался, когда мимо проходила молодая девушка, задерживал взгляд, когда из машины выходила дама в короткой юбке, испытывал откровенное желание, когда разглядывал девушек из телешоу «Цена удачи». Это всё, конечно, печально и, даже, в некотором смысле, грустно, когда возраст уводит твоё тело всё дальше и дальше от идеального состояния, но оставляет старые желания (слава богу, не амбиции), как запах выпечки остается после того, как весь ужин уже съеден. Судил ли он всех мужчин по себе? Нет. Он был лишь частью этого племени. Вот, женщины — они настоящие загадки.

Клинт улыбнулся своему отражению. Он гладко выбрит. Он снова жив. Ему столько же лет, сколько было Полу Монпелье в 1999.

Он обратился к зеркалу:

— Слышь, Антон. На хуй шёл, — бравада была поддельной, но он, хотя бы, попытался.