– Скорая помощь, слушаю вас, – раздалось в трубке.
– Это Баталов. Я сейчас на Рязанском вокзале. Пришлите экипаж, Жиган встретит. Со мной еще семь человек.
– Сию минуту, господин Баталов.
Эх, хорошо иметь в своем подчинении скорую. Отвезут куда надо в кратчайшие сроки. Ладно, подчинение уже не мое, городское, но мне в просьбе отказать не могут. Потому что главного врача назначаю как раз я.
***
Большая Молчановка встретила меня... никак. Не то что хлеб соль, вообще никто не заметил. Заехали во двор, кучер сразу исчез. Выход из экипажа, сначала мой, а потом и Бортникова, вызвали интерес разве что у дворника, да и тот, глянул вскользь – и продолжил махать метлой. Вот только собачий лай добавился в привычные звуки.
Ну и ладно, раз у вас своя свадьба, у нас тогда тоже сугубо индивидуальная. Куда идти, я и без провожатых знаю. Сказал Жигану, чтобы Невструевых в комнату Кузьмы устроил, кроватей дополнительных туда занесли, и всякое прочее. Не в конюшне же людям ночевать.
Вдова моего слуги молчала. Так, шикнула пару раз на девчонок, схватила свои пожитки, да и пошла вслед за Жиганом к черному входу. Я сам ей сказал, чтобы много барахла с собой не тащила. Так, на первое время переодеться. Приедем на место, дам подъемные, пройдутся по лавкам.. А все эти портки из домотканого материала в комплекте со вшами – увольте. Понятное дело, всё осталось в целости и сохранности у родни под присмотром. Захочет – заберет потом. Сейчас ценность каждой тряпочки чуть поменьше, чем лет триста назад, но просто так вещами никто не разбрасывается. Хранят, используют по очереди до полного износа, попутно штопая и ставя заплатки. У кого двое штанов есть и пара сапог – тот вполне обеспеченным считается.
Блин, вот знают же, сволочи, что я никаких сюрпризов не люблю и считаю, что лучшую импровизацию необходимо всё равно несколько раз отрепетировать. И раз за разом приходится улыбаться, кланяться и говорить как я рад. Потому что стоило мне шагнуть за порог, как я понял, что происходит нечто не очень хорошее. На стене, глядя нежным взглядом на посетителей, висел мой портрет. В мундире, точно таком, как где то у меня в вещах лежит – темно синем. И со всеми орденами и медалями, отечественными и заграничными. Про мундир покойник, небось, растрепал, когда в последний раз мотался ко мне на квартиру. А про ордена в газетах пишут.
Потом начали подбегать всякие люди, преимущественно в белых халатах, возглавляемые проклятым пшеком Вацлавом, совершенно напрасно, как мне кажется, пригретым у меня на груди. Бездельник явно собрался к кому то на свадьбу, потому что тащил в руках натуральный веник из полусотни роз, воплощенную мечту прыщавого приказчика. Самым странным было то, что букет вручили мне, после чего начали вразнобой вопить «Ура!» и «Поздравляем!».
И да, я улыбался, кланялся и благодарил. А что еще делать? Я рад, что эти люди помнят, кто дал им эту работу и обеспечил недосягаемые вершины денежного содержания. Да и открыл новые перспективы в медицине. Вот только портрет забирать не буду, пусть Моровский у себя в кабинете вешает.
Когда поздравляющие рассосались, я повернулся к Михаилу Петровичу. А то он стоял забытый и почти чужой на этом празднике жизни. Немного подтолкнул его вперед, и сказал:
– Вацлав Адамович, это наш коллега из Тамбова, доктор Бортников. Представляете, он там в одиночку организовал скорую, и ездит на вызова на велосипеде!
– Я помню, вы на съезде были, – пожал ему руку Моровский. – Михаил Петрович, если не ошибаюсь?
– Он самый, – почему то смутился мой спутник.
– Доктор к вам на стажировку. Поэтому гонять как новобранца, чтобы через месяц всё знал и еще больше умел. Федор Ильич, – обратился я к Чирикову, – попрошу устроить нашего гостя, чтобы никакой нужды не испытывал. |