Ее пошатывало, улица то и дело угрожающе кренилась то в одну сторону, то в другую, но Алька мужественно дошла до Горчичного проулка. Сердце екнуло, когда увидела разбитую дверь.

– Это правда? Правда, что вы забрали Тиберика? – оглянулась на замершего приора.

Он сложил руки на груди и уставился на нее так, словно хотел раздавить. Брови нахмурил, и оттого лицо обрело совершенно зловещее выражение.

– К чему мне лгать?

– О, Пастырь обязательно отблагодарит вас, – быстро прошептала она, делая шаг внутрь.

Схватила вазочку с подоконника, прижала ее к себе и уже смело повернулась к приору.

– И это все? – Опять приподнятая бровь. – Что такого в этой посудинке?

– Это мамина. – Алька еще крепче сжала пальцы на керамическом горлышке. – Все, что у меня осталось.

Приор резко отвернулся, но Альке показалось, что он пробормотал ругательство. Что-то вроде «проклятый сукин сын».

Снова оказавшись в полумраке экипажа, Алька прижала к себе вазочку и закрыла глаза. Усталость давила, глаза слипались против воли. А по коже – едкий, словно кислота, взгляд приора. И это тяжкое молчание. Что ему, крагх побери, нужно? Почему выкупил? Почему забрал брата? В доброту приора Алька не верила, а значит, все это он проделывал с тайным умыслом. Знать бы еще с каким. За себя Алька не боялась. Даже если он потащит ее в койку – ну и что, это всего лишь один мужчина. Не десятки и не сотни, как в борделе. Один. Но вот что подтолкнуло его забрать к себе Тиба?

Не выдержав, Алька подняла голову, храбро встретила обжигающий взгляд и спросила:

– Зачем мы вам, ниат Эльдор?

Он долго и молча смотрел на нее – и куда-то сквозь, снова окунаясь в собственные воспоминания. Потом вздрогнул, словно опомнившись, и сухо проговорил:

– Вы с братом незаконно лишились имущества. Прежний приор Надзора счел возможным нарушение всех правил, и поэтому это несколько умаляет твою вину. У тебя, в твоем положении, был выбор – либо в бордель, либо воровать. Ты выбрала второе, не слишком хороший выбор в отсутствие такового. Я терпеть не могу двуликих, но и совесть у меня есть, так что поживешь в моем доме. Будешь помогать Марго по хозяйству, будешь делать все, что она скажет. Брат твой пока поживет с нами, потом я устрою его в хорошую школу для мальчиков. А ты… Впереди пять лет спокойной жизни. Только на глаза мне не показывайся, прибью.

– Спасибо, – прошептала она, – вы действительно благородный человек, ниат, и я…

Она хотела сказать, что будет стараться, но он перебил:

– Не надо. Не надоедай мне. Нам с тобой говорить не о чем, вообще не о чем. И я рассчитываю на твое благоразумие. Помни, что я имею полное право тебя наказывать. И если, упаси Пастырь, ты что-нибудь стащишь в моем доме, то, клянусь, я сам отрублю тебе руки. Поняла?

В сумраке экипажа его лицо виднелось бледным пятном, и черты словно набросаны штрихами. Весь из ломаных, острых линий. Едкий. Совершенно безжалостный.

Алька вздохнула, сжимая в пальцах вазочку, и опустила голову. В самом деле, к чему злить чудовище.

– Поняла, – выдохнула чуть слышно, – поняла, приор Эльдор.

Остаток пути они проделали в полном молчании. Когда экипаж остановился, приор выбрался наружу первым, Алька осторожно высунулась следом. Перед ними возвышались кованые ворота. Ограда сжимала кольцом старый яблоневый сад, и казалось, даже сюда доносится запах яблок. Из-за желтеющих крон была видна серебристая крыша особняка.

Она вдохнула полной грудью и поспешила за приором, который безмолвно шагал куда-то по боковой дорожке.