Пока раздумывала, о себе напомнил мочевой пузырь, и Алька, кряхтя, постанывая и хватаясь за изголовье кровати, поднялась. Комната тут же угрожающе качнулась, но Алька ожидала этого коварства, поэтому привалилась всем телом к деревянному изголовью. Потом, отдышавшись, заглянула под кровать и обнаружила там ночной горшок.

Как мало нужно для счастья, усмехалась она, по стеночке продвигаясь к двери.

Всего-то сохранить руки и вовремя найти горшок.

И еще найти кого-нибудь… Тиберика, например. Или… Тут она вспомнила, что приор Эльдор упоминал Марго. Наверное, это была та самая старая ниата. Самого приора видеть сейчас не хотелось. У Альки он вызывал приступ иррационального страха. Кожей чувствовала, насколько сильна его ненависть к таким, как она. Казалось, одно неверное движение, и голову открутит. Она слишком хорошо помнила, как он наступил ей на шею.

Дверь оказалась не заперта, и Алька выбралась в коридор, темный и сырой. Как будто прибрались только в ее комнате, а на коридор то ли сил, то ли желания уже не было. Запах свежих сдобных булок стал густым, нагло щекотал обоняние, заставляя совершенно пустой желудок сжиматься в спазмах. Издалека доносились голоса: мужской, низкий и хриплый, и женский – звонкий. Там никто не ждал ее, двуликую, но Алька понимала, что все равно не сможет до бесконечности лежать в постели, а потому шла и шла вперед. Пока не оказалась на пороге большой кухни.

Там было хорошо, неописуемо хорошо. Алька уже и забыла за этот год, как хорошо может быть, когда есть дом и есть семья. Нет, она пыталась сотворить подобие дома для Тиба, но нищета – плохая мать для радости и уюта.

По углам кухни были расставлены чугунные подставки с большими стеклянными колбами, где было от души насыпано дорогущих лайтеров – так, что все помещение заливал мягкий золотистый свет. Старушка возилась у печки, мазала взбитым яйцом румяные пирожки на огромной сковороде. А за столом у окна сидели старый ниат и Тиберик. Тиб кусал огромную завитушку, присыпанную сахаром, и сам, разрумянившийся, напоминал сдобную булочку. Алька только и успела поразиться, как быстро Тиб снова наел щеки. Или это она так долго провалялась в забытьи?

Как-то одновременно все уставились на нее. Затем старик, буркнув что-то, стыдливо опустил глаза. Тиб с радостным воплем бросился к ней, старушка отставила сковородку и двинулась вперед, вытирая блестящие от жира руки передником.

Тиб с разбегу ткнулся лбом в живот и сбил ее с ног.

Алька натолкнулась спиной на дверной косяк и поняла, что сейчас плавно съедет на пол.

– Тиберик! – строго прикрикнула ниата. – Ты что, не видишь, сестре плохо? Отойди же, ну! – И, подойдя, осторожно придержала Альку под локоть. – Милочка, что это вы вскочили? Вам еще полежать бы. Ну-ну, не плачьте. Раз уж поднялись, идите за стол. Сейчас я вас покормлю, а то ветром сдует.

Альку душили рыдания. Как стыдно-то! И она хотела обокрасть эту милую старушку и этого старика! А они… Они, похоже, даже не держали на нее зла за это.

Она вцепилась слабыми пальцами в сухое, обтянутое морщинистой кожей запястье.

– Простите меня, ниата… простите.

– Да за что, милая? Давайте-ка… Шажок. Еще шажок. Робин, помоги, что ли, я одна ее не удержу. И не называйте меня ниата, милочка. Я фье Лансон, для вас Марго, нянька ниата Эльдора. А это фьер Робин Лансон, мой муж.

Так Алька доковыляла до стола, где ее аккуратно усадили на крепкий стул, и Марго поставила перед ней небольшую кружку с молоком. Тиберик вцепился в локоть, прижался щекой к плечу.

– Алечка…

– Да, милый, – пробормотала она, смаргивая слезы.