– Помни, что будет, если посмеешь воровать, – строго повторил он, глядя на Альку сверху вниз, и резко дернул калитку.

Потом они шли сквозь старый сад, и Алька – совершенно неуместно – думала о том, что все здесь дышит красотой в свете дня. Красотой и одиночеством. Из зеленой травы выглядывали румяные бока спелых яблок, которые здесь не были никому нужны. Изредка пожелтевший листок срывался с ветки и, кружась, медленно летел вниз.

«Я все здесь приведу в порядок», – решила она про себя.

И отчего-то стало легче на душе, как будто принятое решение могло скрасить предстоящие пять лет рабства с непонятными перспективами.

Но когда раздался звонкий голосок – «Алечка!» – силы внезапно ее покинули.

Тиб бежал к ней вприпрыжку и, добежав, обхватил за пояс, прижался щекой к животу.

– Алечка-а-а-а!

Ноги подогнулись, и она рухнула на колени, прижимая к себе брата. Слезы брызнули из глаз, Алька судорожно перебирала его русые волосы, ощупывала всего, не веря, что вот он – живой и здоровый и что теперь у них все будет хорошо. Наверное, хорошо…

– Тиб, – прошептала она, целуя его в макушку, – слава Пастырю, ты здесь. А я уж думала…

– Пойдем к Марго, – сказал Тиберик. – Ну пойдем, Алечка, пойдем!

– Да-да, конечно, – всхлипнула она.

И внезапно поняла, что – все. Она больше не может подняться на ноги. Перед глазами все поплыло, закружилось – яблони, дом, небо. И Алька, цепляясь за курточку Тиба, медленно сползла на траву. Тошнотворная муть накатила резко, вымывая все краски мира, и на несколько мгновений Алька вывалилась в вязкое ничто.

Казалось, темнота длилась мгновение, но уже в следующий миг, когда Алька приоткрыла глаза и удивилась слабости, холодным киселем разлившейся по телу, стало ясно, что она уже не в саду. Она пошевелила пальцами, ощутила трение кожи о новый колючий лен. Потом зрение прояснилось, и Алька поняла, что высоко над ней давно не беленый потолок с темными балками, где-то сбоку светятся лайтеры, а сама она лежит, утонув в мягкой перине.

Взгляд уперся в темный прямоугольник окна. Оно было чуть приоткрыто, оттуда доносился шелест старых яблонь. А еще пахло свежей выпечкой и корицей. Тихо лежа, Алька обежала взглядом комнату. Она была совершенно одна, на маленьком столике действительно стояла пузатая стеклянная банка с лайтерами – дорогая игрушка, доступная лишь самым состоятельным горожанам. Дверь, ведущая из комнаты, была плотно закрыта. И, возможно, заперта.

Алька вздохнула, попробовала сесть – и ей это удалось, правда с третьей попытки. Тело казалось ватным и непослушным. Поднесла руки к глазам и ужаснулась – казалось, она похудела еще больше, сквозь тонкую белую кожу просвечивали синие вены.

Чуть позже она заметила, что ее старая одежда – вернее, нищенские лохмотья – куда-то делась, что теперь на ней мягкая сорочка, старая, истертая почти до сеточки, но чистая, приятно пахнувшая мылом. И надетая на голое тело. Алька осторожно потрогала волосы и уже ничуть не удивилась, когда поняла, что их попросту остригли. Не налысо, но довольно коротко, прядки вились, падали на лоб острыми птичьими перышками. Сколько же, провались все к крагхам, она здесь провалялась? И кто переодевал ее, кто остриг, кто мыл все это время?

Пока раздумывала, о себе напомнил мочевой пузырь, и Алька, кряхтя, постанывая и хватаясь за изголовье кровати, поднялась.