Не рассказывать же такую, ничем не примечательную, серую встречу Любке Витюковой. Тут, в Сибири, на Севере, страхов куда больше, чем в океане.

И вообще — не нужно быть умным, не нужно стараться это делать, надо быть самим собой. А то от одного только хотения сделаться умным запросто можно стать, простите, дураком. Вот ведь как.

— Ты в Москве когда-нибудь была? — почему-то шепотом спросил Генка-моряк.

— Нет.

— А я был. Один раз. В аэропорту нанял большую пятнистую лошадь и поехал город смотреть.

— Что за большая пятнистая лошадь? — спросила Любка заинтересованно, попадаясь на Генкину удочку.

— Такси. Оно ж пятнистое, шашечками разрисовано, цвета салата со сметаной, и с зеленым кошачьим огоньком на ветровом стекле. Чик-чик-чик-чик. Хорошо в Москве. Ленинские горы видел, Лужники, Большой театр и Сандуновские бани. Еще я на елочном базаре был.

— Где-где? — не поняла Любка.

— На елочном базаре, потому что тогда Новый год был на носу. Там же не тайга, там культура, елки из леса привозят. Так один мужик продал другому елку за пятерку, — сказал — подожди, я тебе веревку сейчас притащу, чтоб удобнее было нести — и ушел. И не возвращается. Пять минут не возвращается, десять… Тогда покупатель решил транспортировать елку домой без веревки. Подергал ее, а она не поддается. Оказывается, он живую елку купил, в земле она росла.

— Врешь, Генка, — рассмеялась Любка Витюкова.

— Конечно, вру, — охотно согласился Генка. Вот сейчас наступил момент, когда он был готов говорить что угодно, рассказывать небыли и анекдоты (хотя анекдоты рассказывать, как заявил в прошлый раз Ростовцев, — «плохой моветон», это юмор, взятый напрокат), готов был научить Любку моргать полтора раза, держать на носу березовый прутик, варить флотские щи из корабельного каната, готовить чай из топора, раскрашивать пасхальные яйца с помощью двух цветных ниток, превращать волков в овечек, а лесного хозяина мишку косолапого — в добродушного мужика, любителя погутарить всласть и выпить домашнего хлебного кваску.

— Еще что-нибудь соври. Только без половы, интересно чтоб.

— Курить тут можно?

— Можно.

Генка-моряк достал из кармана пачку «Опала», выдернул одну сигарету, погремел задумчиво спичками, посмотрел на Любку, в глазах у него замерцала электрическая пороша, зимние сверкушки, и Любка Витюкова снова, в который уже раз, увидела в них маленькую, величиной со спичечную головку дверцу, квадратную, обитую чем-то дорогим, красивым. Дверца распахнулась, и из нее высунулся крохотный желтоклювый кукушонок, огляделся любопытно, и от этого Генкины глаза еще более потеплели. Генка положил сигарету на два пальца левой руки, указательный и средний, потом пальцами правой ударил по мослакам, где была зажата сигарета, в воздухе блеснула белая молния, и Любка вдруг увидела, что сигарета у Генки уже во рту сидит. Захлопала в ладоши.

— Браво! Олег Попов! Тебе только в цирке работать. Повтори!

Генка повторил. Любка засмеялась еще сильнее.

— Повтори!

Генка опять повторил.

— Дай, теперь я попробую! — Любка попробовала, но сигарета пролетела у нее около уха, во второй раз воткнулась в щеку, а в третий — просто улетела в другую сторону, упала на пол.

— Ловкость рук и никакого мошенства, — солидно сказал Генка, доставая из пачки другую сигарету. Помял пальцами мундштук, мягкий, из пористого материала, обрамленный тонкой желтоватой бумажкой.