А потом ему сделалось легче, как легчало всегда. В какой бы грязи он ни выпачкивался на работе, здесь она тут же начинала засыхать и отваливаться коркой. Это была странная вещь, скорее не забвение, а психологическое избывание скверны. Он никогда до конца не понимал, как именно это происходит.

Возможно, его исцеляла зеленая свежесть сада (даже зимой здесь было чем полюбоваться) или знакомое тепло крепкого дома из красного кирпича, где он счастливо жил уже более двадцати лет. Но, главное, конечно, это присутствие Джойс. Рядом с ней он был счастлив.

Барнаби никогда не воспринимал такое свое везение как должное. Только не он, с его то работой. Благодушие магнитом притягивает несчастья. Ему столько раз случалось слышать «я и подумать не мог, что со мной такое может случиться». Чаще всех других слов. Сам он никогда бы не сказал ничего подобного. И никогда не поверил бы, что, если ты никому не делаешь зла, это хранит тебя от несчастий почище всякого талисмана. Прежде чем выйти из машины, Барнаби на всякий случай постучал по дереву приборного щитка.

У куста ракитника стояла «дайан» Калли, желто зеленая, с огромным подсолнухом на багажнике. Шаги Барнаби, и без того быстрые, еще ускорились. Не успел он вставить ключ в замочную скважину, как дверь распахнулась.

– Папа! Потрясающие новости! – Она схватила его за руку. – Пошли!

– Дай я только…

– Нет! Пошли немедленно !

Дверь на кухню была открыта. Он увидел улыбающуюся Джой, ужасно гордого Николаса, бутылки с горлышками в золотистой фольге, бокалы для шампанского. Всенародное ликование. Он посмотрел на сияющее лицо дочери и понял, что  она собирается ему сказать. Он обнял Калли и вдохнул нежный запах ее волос. Его маленькая девочка.

– Калли, дорогая, ну что мне сказать? – Барнаби почувствовал, что глаза щиплет. Ну и что? Не каждый день тебе говорят, что ты станешь дедушкой. – Поздравляю!

– Папа, глупый, не меня надо поздравлять, а Нико.

– Нико? – Барнаби сумел быстро изменить выражение лица, но разочарование больно полоснуло по сердцу.

Они вместе вошли в кухню.

– Меня приняли в Национальный, Том! – Николас засмеялся и поднял свой бокал, судя по всему уже не в первый раз. – Правда, потрясающе?

– Потрясающе, – процедил Барнаби сквозь плотно сжатые губы. И снова повторил: – Поздравляю.

Калли налила ему бокал «вдовы Клико» и улыбнулась матери:

– Папа, небось, подумал, что мне предложили очередную рекламу шампуня.

– Да? – делано удивилась Джойс и поймала взгляд мужа. Впрочем, ей даже этого не требовалось, она и без того все поняла.

– Плевать мы хотели на рекламу шампуня! – воскликнул Нико и снова захохотал, выпив вино и подбросив бокал в воздух.

– Ты знаешь, что  будешь играть? – спросил Барнаби, давно усвоивший, как подобает откликаться на театральные новости.

– Все, что есть в репертуаре. А это значит, все, что угодно, все, что угодно ! Они ставят Пинтера, «Антония и Клеопатру», «Питера Пэна»! – сказал Нико.

– И новую комедию Терри Джонсона о Сиде Джеймсе , – добавила Калли.

– «„Продолжая Кемпинг“ в Коттесло» .

– Она точно не так называется, – заметила Джойс.

– Ты мог бы сыграть Барбару Уиндзор, дорогой. – Калли послала любимому воздушный поцелуй.

– Да! Я выглядел бы ослепительно в женском платье.

– Один из способов сделать так, чтобы тебя заметили, – сухо вставила Джойс. Она знала, что нескромность всего лишь фасад. Но все равно Нико иногда несколько утомляет. – Выпей еще вина, дорогой, – она потянулась за бокалом мужа, а он взял ее за руку:

– Я бы, признаться, предпочел сэндвич.