– Дурацкая шутка, – сурово ответил Шэффер.

– Вы еще не пробовали его кофе, – посоветовал ему Смит, – вот тогда пожалеете, что были таким привередливым с гуляшом. – Он поднялся и высунул голову из палатки. – Надеюсь, я управлюсь за час. Если Хэррода еще не совсем занесло.

Все сразу посерьезнели. Если сержанта замело, Смиту долго его не разыскать.

– Ну и чертова погода, – сказал Шэффер. – Я пойду с вами.

– Спасибо. Не надо. Я сам поднимусь и спущусь. Веревка, конечно, не подъемник, но одному с ней легче управиться. А вам тоже дам дело. – Он вышел из палатки и быстро вернулся с рацией, которую поставил перед Шэффером. – Не за тем я отправляюсь наверх за этой шифровальной книжкой, чтобы какой‑нибудь безрукий идиот сломал эту игрушку. Берегите ее как зеницу ока, лейтенант.

– Есть, сэр, – серьезно ответил Шэффер.

Смит, засунув за пояс пару крюков и молоток, привязался к веревке двойной петлей, ухватился за свободный конец и начал подъем. Он сильно преувеличивал свою подготовку – она была самая начальная. Ну, впрочем, что тут особенного, тяжелая физическая работа, не более того. Ему пришлось, держа ноги почти под прямым углом, шагать по вертикальному склону. Устав до изнеможения, он дважды отдыхал, повиснув на веревке, дожидаясь пока утихнет боль в плечах и руках, и когда наконец, истекая потом, с трудом перевалился через край отвеса, силы почти оставили его. Он явно недооценил коварное воздействие высоты на непривыкший организм.

Несколько минут он пролежал лицом вниз, пока пульс и дыхание не пришли в относительную норму – хотя какая норма может быть на такой высоте! Потом поднялся и проверил, как держится крюк, за который привязана веревка. Он держался на вид крепко, но для верности Смит несколько раз ударил по нему молотком.

Отойдя на несколько шагов от края пропасти, он расчистил снег и легонько вбил один из крюков, которые принес с собой. Проверил, насколько легко он может вывалиться. Затем стукнул по нему еще молотком и пропустил через него конец веревки, который крепко держал первый крюк. И пошел прочь по склону, насвистывая «Лорелею». Мелодия, как он прекрасно понимал, была далека от безупречности, но вполне узнаваема. Из тьмы возникла фигура и бегом бросилась к нему, спотыкаясь и увязая в глубоком снегу. Это была Мэри Эллисон. Она остановилась в двух шагах от него, положив руки на бедра.

– Ну! – Ему было слышно, как стучат от холода ее зубы. – Не больно ты торопишься!

– Не медлил ни минуты, – извиняющимся тоном ответил Смит. – Только съел горяченького и выпил кофейку.

– Ты, ты, чудовище, эгоист несчастный! – Она сделала быстрый шаг ему навстречу и обняла за шею. – Ненавижу.

– Знаю. – Он снял перчатки и нежно дотронулся до ее щеки. – Ты замерзла совсем.

– Надо же – замерзла! Конечно, замерзла. Я чуть не окочурилась в этом самолете. Почему ты не сунул мне туда грелку или костюм с электроподогревом, или еще что‑нибудь эдакое? Я‑то думала, что ты меня любишь!

– Я не могу запретить тебе так думать, – мягко сказал он, поглаживая ее по спине. – Где твое снаряжение?

– Тут недалеко. И, пожалуйста, прекрати меня оглаживать, как лошадь.

– Ну и слог у тебя! Ладно, давай соберем твое барахло. Они пошли, утопая в глубоком снегу. Мэри крепко держала его руку. Помолчав, она с любопытством спросила:

– А какой ты придумал предлог, чтобы вернуться сюда? Запонку потерял?

– Да мне в самом деле надо было кое за чем вернуться. Я целый спектакль разыграл – в самую последнюю минуту.