Я ненавижу это.

Но именно здесь мама «принимает» меня, словно она чертова королева или кто то в этом роде.

– Ваша мать примет вас в саду, – говорит Хавьер.

Хавьер – дворецкий.

Да да, дворецкий.

Вот почему я живу один на лодке и почему нахожусь обычно за тысячи километров отсюда. Мама до одурения претенциозная. Холодная и сдержанная с тех пор, как умер папа, и я не знаю, какой она была до этого, потому что на момент его смерти мне было шесть лет. Помню только, что улыбалась она больше, а пила, кажется, меньше, но мои воспоминания о детстве до смерти отца очень скудные.

Она управляет его компаниями железной рукой и острым, как бритва, умом. Ничто не может ускользнуть как от ее внимания, так и от гнева. Ради меня она натягивает маску сострадания, потому что я в таком «состоянии». И это еще одна причина, по которой я живу один на лодке за тысячи километров от этого гребаного поместья.

Я сижу здесь, потягивая какой то до абсурда дорогой скотч, который ничем не лучше моего любимого «Лагавулина», хотя стоит втрое дороже. И жду. Она всегда заставляет ждать… потому что может себе это позволить.

За моей спиной раздается стук ее каблуков по каменной дорожке. Поднимаюсь, готовясь поприветствовать и вытерпеть ее идиотскую европейскую манеру – муа муа  – целования воздуха рядом со щекой, словно в этом есть какой то смысл. Кто так делает? Все в этом проклятом городе – вот кто.

– Здравствуй, дорогой. Рада тебя видеть. Муа… муа .

– Привет, мам, – я терплю поцелуи, но не возвращаю их, а вместо этого дарю ей полноценные мужские объятия – чтобы просто позлить ее.

– Но ты не рад меня видеть, Лахлан?

– Мам, ты же знаешь, я ненавижу Беверли Хиллз. Я здесь только потому, что обещал тебе вернуться к своему тридцать первому дню рождения.

– Тебе тридцать один… знаешь, у меня все уже распланировано. Это будет изумительно. Я пригласила практически всех знакомых, а значит, это будет что то!

Я с грохотом ставлю стакан на стол и стараюсь сдержать свое раздражение.

– Мам, я же говорил тебе. Никаких гребаных вечеринок.

– Я твоя мать. Тебе исполняется тридцать один год. Это важное событие.

– Только для меня. Я никогда не ожидал, что смогу его отметить.

– Но ты сможешь, несмотря на все твои усилия.

– Да, я дожил, несмотря на все мои усилия, – я доливаю себе еще скотча, потому что приказал Хавьеру оставить бутылку здесь. – Тридцать один – не значимая дата ни для кого, кроме меня, поэтому идея с большой вечеринкой просто… глупость. И, пожалуйста, отметь для себя тот факт, что я предупреждаю: никаких гребаных вечеринок!

– Если это важно для тебя, то важно и для меня, Лахлан.

– Ой, да ладно. Тебе просто нужен повод устроить один из своих помпезных приемов. Для всех твоих подруг, увешанных бриллиантами и накачанных ботоксом до состояния пластиковых кукол. Никто из них не может даже улыбнуться! – я делаю глубокий вдох, потому что мне не стоило так заводиться. Теперь нужно принять таблетку – конечно, не ради фуфловых понтов обитателей Беверли Хиллз.

Я простой человек. Дайте мне лодку, виски и женщин. Больше мне ничего не нужно. Это все, в чем я когда либо нуждался.

– Лахлан, дорогой. Давай вернемся к главному, хорошо? К той причине, по которой твой тридцать первый день рождения так важен.

– Я не должен был прожить так долго. Я этого никак не ожидал, впрочем, как и все остальные. Даже ты.

– И я счастлива, что у тебя получилось! Поэтому… вечеринка.

Я вздыхаю.

– Это понятно.