|
На тех же собраниях случалось, что среди прыганья и судорог, женщины распускали волосы и стремительно бросались к мужчинам с страстными объятиями и поцелуями. Вообще, по наблюдению Сикорского, эротические, страстные позы и движения, иногда с соответствующими галлюцинациями, были нередким явлением в экстазе малеванцев. Нелепый и непристойный характер многих страстных поз малеванцев объясняли таким образом, будто в этих движениях скрыт какой-либо высший смысл, не всегда понятный для окружающих, как в приведенном примере обнажения женщины... Тамбовские хлысты-богомолы называли такие действия «творениями», «чудотворениями» или просто «штуками» (Тамбовское дело о хлыстах-богомолах, л. 557). «Со мною, — говорила Анисья Копылова, — на собраниях бывало, что я что-нибудь делаю, возьму например образ и представляю какие-нибудь творения, или что-нибудь другое делаю в этом роде»... Филипп Копылов в собраниях «надевал себе на голову образ и ходил по комнате, этим он хотел выразить, что так следует носить закон, т.-е не уронить его и не обратиться опять в мир». «Иногда платками увешивает кого-либо, точно как статую наряжает: знак, что человек тот защищен божьими щитами... Иногда пророк бьет себя по щекам за грехи праведных людей» и т. д. Много подобных чудес творили и пророки Верхоценских хлыстов (см. Дело о них Тамб. о. суда, № 2481, л. 38—45 следств. произв.). На собраниях Оренбургских хлыстов-дурмановцев «выходили молодые девицы и женщины и начинали петь; затем изображали какие-то действия, поднимали руки, распинались, как в театре представляли» (показание участника) 156. Подражание «старому Христу», как называют хлысты евангелического Иисуса Христа, заметно у Распутина прежде всего в его внешности, начиная с прически длинных волос, размере и контуре его бороды и кончая излюбленными им широкими, ризоподобными рубахами и рясоподобным армяком. Когда Распутин фотографировался, он принимал или кроткую позу иконописного Христа, с рукою, умильно прижатою к груди, или с руками, молитвенно сложенными вместе, или же позу «благословляющего народ» 157, живописную позу «сокрушающегося Христа» 158, и т. п. Мифологическая «маска» Христа, а не другого какого-либо пророка, обязывала Распутина к «божественному» стилю его речи, ко всем этим речениям, изречениям, quasi-притчам и т. п. Эта же «маска», дразня его чувственное воображение садиста обрядом умовения ног на «тайной вечери», особенно же — надо думать — картиной, умовения ног Христа Марией Магдалиной, влекла Распутина к инсценировке этого события, с безудержием половой психопатии обращающей чуть не каждую «подходящую» поклонницу «старца» в блудницу Марию, униженно моющую ему ноги. Христос, бичуя, выгнал торгующих из храма в Иерусалиме (откуда потом распространилось ученье Христа) — Распутин, бичуя, выгнал проститутку из «храма любви» в Казани 159 (откуда потом распространился толк малеванщины). — О том, что он признавал лишь бескорыстную любовь к себе, как к Христу, говорят его записки «на память» певичкам хора в ресторане «Яр», с советом: «люби бескорыстно». (См. I. главу настоящего очерка). Удовлетворяя свою флагеллянтистическую склонность (отмеченную нами во II главе), Распутин воздавал одновременно и «богу (божие) и кесарю (кесарево)», ибо наиболее популярная хлыстовская песня начинается, как известно, словами: «Хлыщу, хлыщу, Христа ищу. |
