– Так можем ли мы рассчитывать на вашу помощь?

– Прам-па-па, прам-па-па, – закончил петь полицейский Харман и уставился на миссис Блэнш. – Я для этого сюда и пришел, – наконец сказал он. – Опишите мне вашу картину, и как можно подробнее.

– Она была небольших размеров, – начала миссис Блэнш. – Очень старая.

– Что значит, очень старая? – перебил миссис Блэнш полицейский Харман. – Попрошу поточнее.

– Ей триста лет, – сказала миссис Блэнш.

– Триста лет? – удивился полицейский Харман.

– Да, – сказала миссис Блэнш.

– Наверное, это произведение какого-ни-будь великого художника? – спросил полицейский Харман.

– Не совсем, – как-то неуверенно произнесла миссис Блэнш. – То есть, я хотела сказать, совсем не великого. Это картина моего далекого предка.

– Прам-па-па, прам-па-па, – опять запел полицейский Харман, но, к большой радости миссис Блэнш, тут же замолчал. Он о чем-то долго думал, двигаясь из одного угла комнаты в другой, потом остановился и задал свой очередной вопрос:

– Скажите, а что на картине было нарисовано?

– Кладбище, – неохотно произнесла миссис Блэнш.

– Кладбище? – удивился полицейский Харман.

– Да, а на переднем плане была изображена надмогильная плита с надписью:

ГЕНРИ УОДСВОРТ ХОТОРН

(1496 – 1696)

– Странная надпись, – заметил полицейский Харман, записывая что-то в свой блокнот. – Получается, что этот Генри... как его… – полицейский Харман посмотрел на только что сделанную им запись, – Уодсворт Хоторн жил целых двести лет!

– Получается, – кивнула головой миссис Блэнш.

– Но ведь этого не может быть, – сказал полицейский Харман. – Вот вы можете прожить двести лет? – обратился он к миссис Блэнш.

– Не знаю, – растерянно произнесла та. – Думаю, что нет...

– Вот именно: нет! И я не смогу прожить двести лет! И... и... – запнулся полицейский Харман, глядя на мужа миссис Блэнш.

– Мистер Блэнш, – подсказал хозяин дома.

– ...и мистер Блэнш не сможет прожить двести лет! Нет, я, конечно, ничего не имею против – живите хоть пятьсот или тысячу лет, но это противоречит всем законам природы!

Произнеся последние слова, полицейский Харман замолчал, соображая, не сказал ли он какую-нибудь глупость. Решив, что его речь была очень даже хороша, он спросил:

– Так почему же какой-то... э... Генри Уодсворт Хоторн смог прожить целых двести лет? Кстати, кто это такой, вы не знаете?

– Знаю, – сказала миссис Блэнш, не замечая, что ее муж все время делает пальцами знаки, чтобы она молчала.

– Кто же это такой?

– Генри Уодсворт Хоторн – мой далекий предок.

– Очень забавно, – почесал затылок полицейский Харман. – Очень...

– Мистер Харман, – обратился к нему мистер Блэнш, – давайте не будем обращать внимания на эту странную надпись. Возможно, художник просто пошутил.

– Пошутил?

– Конечно. В роду моей жены все большие шутники.

– Да? – полицейский Харман внимательно посмотрел на миссис Блэнш. – Хорошо, так что мы имеем? – он заглянул в свои записи. – Картина небольших размеров с изображением кладбища. На переднем плане надпись:

ГЕНРИ УОДСВОРТ ХОТОРН

(1496 – 1696)

Помолчав, полицейский Харман положил блокнот во внутренний карман своего пиджака и сказал:

– В общем, будем искать!

– Скажите, – осторожно спросила миссис Блэнш, – а какова вероятность того, что вы найдете нашу картину?

– Какова вероятность? – переспросил полицейский Харман.