Возможно, Берта пришла к выводу, что, кроме меня, у нее никого нет. Но по‐моему, с таким выводом поспешила, если действительно к нему пришла: она еще вполне могла начать новую жизнь, ведь под конец двадцатого века выглядела молодо и, на мой взгляд, по‐прежнему привлекательно, а значит, и на взгляд других тоже, поскольку я в своих оценках был вполне среднестатистическим мужчиной. Однако то, что она сблизилась со мной, не значило, что в ее истории не могли открыться новые главы, в этом я не обманывался и потому считал себя при ней человеком временным.

А что касается меня… После возвращения в 1994 году я слишком долго жил словно в оцепенении, погрузившись в тяжелые воспоминания и тоскуя по активной работе, от которой был отлучен. Я озлобился из‐за того, что меня признали перегоревшим и негодным к службе. Встреча с Тупрой в День волхвов помогла мне вернуться к жизни, и я, вопреки недобрым предчувствиям, ухватился за этот шанс, сперва, правда, немного поломавшись. Провал был сокрушительным, но это не расхолодило меня, а скорее научило вести себя, сообразуясь с реальностью.

С сентября 1997‐го я снова служил в посольстве, теперь уже по‐настоящему – увлекся своей работой и без особого труда завел себе друзей, чем прежде пренебрегал, поскольку моей задачей чаще всего было установление дружеских отношений с самыми неподходящими типами и самой разношерстной публикой – с врагами, подлежащими ликвидации. И вот, вернувшись в Мадрид, я обнаружил, что Берта Исла, моя школьная любовь, с которой я познакомился тридцать лет назад и которую можно было назвать перемежающейся лихорадкой всей моей жизни, не отвернулась от меня, не бросила окончательно и даже обитала поблизости, в нашей прежней общей квартире. Берта была умной, привлекательной, обладала чувством юмора, а главное – почти не утратила прежней веселости, которой так недоставало мне самому. Мог ли я желать большего, если дверь к ней всегда была приоткрыта?

В последнюю неделю нашего отдыха в Кантабрии она не задавала мне вопросов, хотя было видно, что надо мной нависали и повсюду меня преследовали черные тучи, как это изображают в комиксах или мультфильмах. Но и в Мадриде настроение мое не улучшилось, и однажды ночью, оставшись ночевать в моей мансарде, она почувствовала, что и сны мои тоже наполнены свинцовой тяжестью. Я слышал во сне голоса Шона Маклафлина, и Орана Доерти, и Джеймса Баркера, и Фернандо Бласко, и Лоррейн Уилсон, голоса малышек Мауры Монаган и Бреды Дивайн… Я пытался утешить себя тем, что уверенность Тупры в новом преступлении Магдалены Оруэ объяснялась, возможно, лишь желанием проучить меня, а значит, предотвратить трагедию в Оме не помогли бы и мои самые решительные действия в тот роковой час. Но от таких мыслей легче не становилось. И я часто думал об Инес Марсан. Если Гонсало Де ла Рика объяснил ей, кто я такой, почему она продолжала встречаться и даже спать со мной, почему позволила довести дело до крайней точки, когда я чуть не убил ее? Не думаю, что бывают люди, наделенные такой непрошибаемой выдержкой. А может, бывают, может, и бывают.

Наутро после той ночи, когда Берта поняла, какие кошмары меня терзают, она спросила за ужином, но уже у себя дома на улице Павиа:

– Надо полагать, мне по‐прежнему нельзя ни о чем тебя спрашивать? Например, о том, чем ты в прошлом году на протяжении стольких месяцев занимался и где был. Тупра побывал в Мадриде, ты уехал и за все это время появился здесь лишь однажды. Так? Хотя предупредил, что уезжаешь совсем ненадолго и будешь находиться недалеко от Мадрида, то есть легко сможешь нас навещать.