|
.. Она подложила на тарелку Коковцеву огурцов в сметане, просила пробовать творожники. Гредякин деликатно не мешал им, часто удаляясь на кухню, гремел там сковородками. — Он у меня хороший, — сказала Глаша. — Но того, что было с Гогою, уже никогда не будет... Ни с кем! Как вести себя далее? Владимир Васильевич стал говорить о страданиях жены, которая, потеряв сына, способна восполнить свою потерю тем, что обретет себе внука. — Отдать Сережу? — отпрянула от стола Глаша. — Прости, что я так сказал... — Да уж ничего. Я ведь тоже баба и все понимаю. Но и вы, Владимир Васильевич, должны меня понять. — Погоди. Выслушай... У меня, и сама знаешь, связи в обществе. Есть знакомцы и в Департаменте герольдии при Сенате. Ну, что ты можешь дать Сереже в этой захудалой Уфе? Поверь, я сделаю так, что Сережа обретет мою фамилию, а дворянину Коковцеву — открытая дверь в Морской корпус... С шипящей сковородкой в руке появился Гредякин: — А вот и яичница... Извините, не помешаю? — Да сядь! — указала ему Глаша. — Можешь слушать, что говорим... Жалко мне Ольгу Викторовну, очень жалко. Но как же я дите-то свое отдам? Вот и Ваня любит Сережу... Он с ребенком меня и взял. При нем скажу — спасибо ему! Коковцев понял, что разговор окончен. — А что передать Ольге Викторовне? Я ведь приехал не отнимать у тебя ребенка. Сам вижу, что ему здесь хорошо. Но, может, ты время от времени будешь навещать нас в Питере? Глаша расцеловала его порывисто обняв за шею: — Приеду! — И слезы срывались по ее упругим щекам... Возле стола суетился покорный и любящий муж. — Вам чего-либо еще подать? — спрашивал... Коковцеву было ясно, что этот сугубо мещанский мир, в быту которого укрылась Глаша, останется нерушим: Гредякин будет стучать до старости на телеграфе, Глаша станет засаливать на зиму огурцы в бочках. Но куда тронется жизнь этого мальчика? Куда?.. Ночью Владимир Васильевич слышал, как за стенкою горячо перешептывались супруги. Стоит ли ему тревожить их жизнь? Утром Глаша сказала Коковцеву: — Не соображу: что послать Ольге Викторовне? — А ничего! Лучше сфотографируйся для нас с Сережей... Коковцев вернулся в Петербург — и снова обратил внимание, как сильно дергается голова Ольги Викторовны. Ему было невыносимо трудно находить для нее слова утешения: — Мальчик очень хороший. Одет, умыт, накормлен. Может, и лучше, если Глаша изредка будет приезжать к нам... с внуком вместе! В самом деле, подумай сама, ну куда нам еще и ребенок? Я на службе, у тебя хватает своих забот... Бирилева удалили с поста министра, его место занял Иван Михайлович Диков, бывший ранее главным минным инспектором флота. Он ценил Коковцева как отличного минера и в январе 1907 года переслал ему эполеты контр-адмирала с приказом о чинопроизводстве, подписанным царем. По времени это совпало с суровым приговором, вынесенным контр-адмиралу Небогатову и его штабу — их приговорили к расстрелу, который царь заменил тюремным заключением на разные сроки. За Небогатовым на долгие десять лет затворились тяжкие ворота Петропавловской крепости. — А ведь по-своему он был прав, — решил Коковцев... Поздно вечером в квартире зазвонил телефон. — Контр-адмирал Коковцев... слушаю вас. — Это я, — шепнула Ивона. — Опять я. По чину контр-адмирала Коковцев имел жалованье в две тысячи триста рублей, «столовых» денег — три тысячи двести рублей и еще в расчет командировок по пятьсот сорок рублей ежегодно. |
