Послышался громовой раскат, рельсы задрожали. Мы отступили к соснам, укрылись под ними и стали ждать. Пыхтя и повизгивая, словно с усилием цепляясь за рельсы, проехал поезд. Я подумала: а может, нам таким путем выбраться из наших мест – в поезд запрыгнуть? Но он мчался слишком быстро, и все двери были закрыты, так что я тут же отказалась от своей идеи. Попытайся я уцепиться за него на ходу, мне бы, наверное, руку отюрвало.

А все‑таки здорово смотреть, как проносятся мимо, громыхая, вагоны, и, пока они так катились, я снова стала думать о Мэй Линн. Наверное, это поезд, который ехал мимо, не знаю куда, но уж никак не туда, где мы застряли, заставил меня снова думать о ней. О ней и о наших планах.

Мне припомнилось, как однажды я сидела у нее дома, на том самом матрасе на полу, и она толковала о фильмах и о том, как будет в них блистать, и произнесла фразу, которая вылетела прямо из воздуха, словно тяжелый камень, и вроде как врезала мне по башке.

– Сью Эллен, – сказала она. – Что ты собираешься делать в жизни?

Покуда она не задала этот вопрос, я даже не задумывалась, что могу подумать о чем‑то другом, не о такой жизни, какой жила до тех пор. Но когда она поделилась со мной своими планами, а потом взяла и спросила, что собираюсь делать я, из глубины души поднялись какие‑то странные чувства – всплыли на поверхность, как дохлые карпы. Тут‑то я и поняла, что больше всего хочу прочь из этой моей жизни, хочу чего‑то другого, не того, что у меня было, а самое грустное – я не знала, куда я хотела бы отправиться, кем я хотела бы стать.

Мы смеялись и болтали о том и о сем, о знакомых мальчиках, все они ничего особенного. Мэй Линн сказала, что Терри красавчик, но педик, и это большая проблема. Мы расчесывали друг другу волосы, ее мама – это было за несколько месяцев до того, как она замотала себе голову рубашкой и нырнула, чтобы больше не выплыть, но глаза у нее уже тогда были как у животного, которое вот‑вот умрет, – разогрела нам мамалыги, и мы ее потребили без масла и молока. И все равно я с удовольствием ела кукурузную кашу без масла и молока, потому что Мэй Линн говорила со мной так, словно у меня тоже могут быть планы, и даже обязательно должны быть планы, и моя жизнь скоро наладится. В тот момент я и сама готова была в это поверить. Самую капельку. Не о чем тут особо говорить – но чуточку я поверила. Я еще не знала, что стану делать, но уже поверила: что‑нибудь да будет. Не уверена, что кража ворованных денег и плавание вниз по мутному Сабину на плоту с прахом Мэй Линн в банке вписывались в эти планы, однако я давно уже поняла, что с той жизнью, которая была прежде, я смириться не могу, что я не хочу кончить, как моя мама: валяться в постели, пить патентованные средства, получать от мужа взбучку и думать, будто все это так природой задумано – словно течение реки, у которой мы живем.

Обо всем этом я думала, глядя вслед поезду, который уходил прочь и вот уже скрылся из глаз. Мы все трое повернулись и смотрели туда, куда он ушел, а потом уткнулись в карту и убедились, что по крайней мере к железной дороге мы вышли правильно. Но дальше‑то ничего не понятно. Маленькие бугорки в несколько рядов на карте и надпись «Малкольм Казинс» не говорили нам ровным счетом ничего. Мы перешли через пути и оказались под сенью леса. Черные краснокрылые птицы шумно сорвались с ветвей и темной тучей заполнили небо. На миг они показались кровавым облаком – потом исчезли.

– Эх, – заговорил Терри, присмотревшись к карте. – Ничего тут не поймешь. Я не знаю, что это за бугорки.